Традиционный «вечер полевиков» служил вехой, отделявшей один экспедиционный сезон от другого. На вечер приглашались только те, кто провел лето в тундре...

В стену управления что-то глухо стукнуло, раздался как бы расширенный вздох и тотчас задребезжали, заныли стекла в торце коридора.

Сочинение

Появившись на свет человек развивается, учится, заводит семью, ходит на работу – в сухом остатке в нашей жизни остается именно это, и мало кто задумывается, с какой целью и для чего мы это делаем. В чем заключается предназначение человека? В данном тексте О.М. Куваев рассуждает именно над этим вопросом.

Актуальность рассматриваемой проблемы, как мне кажется, определяется тем, что во все времена люди искали смысл жизни и задумывались над своим истинным предназначением, но одной правды на всех до си пор найти не удалось. Автор разворачивает пред нами картину традиционного «вечера полевиков» и обращает внимание на то, что в условиях бушующего природного явления, сильнейшего ветра с именем «Южак», целая экспедиционная команда вынуждена находиться в палатках с минимальным количеством средств для выживания. Один из экспедиторов рассуждает: «…зачем и за что? За что работяги мои постанывают в мешках?». Он делает акцент, что не ради личной выгоды они мерзнут в палатках, как и не ради денег люди рискуют своей жизнью на войне. Война – это зло, как эпидемии и неустройство систем. Южак – тоже зло, как и любая другая стихия. А человек - единственное существо, которое может на все это повлиять.

О.М. Куваев убеждает читателя, что предназначение человека в том, чтобы бороться субъективным злом. Объективное зло – это природные катаклизмы, субъективное – это проблемы крупного масштаба, которые человечество по глупости своей создает себе само. И автор считает, что наша задача состоит в том, чтобы это зло устранять, «общая задача для предков, тебя и твоих потомков».

Я, как и автор, убеждена в том, что на протяжение всего своего существования человек сам себе создает проблемы, сам вносит в свою жизнь зло. Это и конфликты, перерастающие в революции и войны, и новые болезни души и тела, и всяческие политические, социальные, экономические системы, которые, по идее, должны делать нашу жизнь лучше, но которые, по итогу, только все усложняют. Наша задача, наше истинное предназначение состоит в том, чтобы уметь противостоять всеобщему злу, как объективному, так и субъективному, и делать тем самым не только свою жизнь лучше, но и жизнь наших будущих потомков.

В этом видел смысл своего существования герой романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Родион Раскольников имел свою собственную теорию, по которой «злом» являлись люди, не способные принести в нашу жизнь что-то новое. Их, не имеющих «дар или талант сказать в среде своей новое слово» по теории героя можно и нужно было убивать – ведь они, будучи злом, такое же зло в массы и приносили. Эта часть людей, по мнению героя, не имела право на жизнь, потому что именно они порождали преступность, пьянство, нищету и чудовищное расслоение население, из-за которого мучились все, в том числе и те, кого Родион причислял к другой группе людей, к «право имеющим». О, том, насколько состоятельна была эта теория, говорит финал романа, однако само стремление героя сделать жизнь лучше, уничтожить зло и попытаться построить «рай на земле» не может не вызывать уважения у читателя.

«Так кто ж ты, наконец?»

Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», - так звучит эпиграф к роману М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». В представлении обычного человека, хоть сколько-нибудь знакомого с религией, дьявол – это, можно сказать, официальный представитель грехов и пороков, полная противоположность Бога. Но в романе М.А. Булгакова Воланд обладает несколько иными качествами. Да, за ним закреплено право наказывать человека за его грехи, и на протяжение всего романа герой творит разного рода бесчинства, сводя многих людей с ума. Но каждая выходка его есть ничто иное как «зло во имя добра» - Воланд намеренно указывает на пороки людей, гиперболизируя их, чтобы те поняли, что живут неправильно. Мы понимаем, что этот герой борется со злом, когда видим его добрые намерения к Мастеру и порядочность его действий по отношению к Маргарите. Этот, казалось бы, априори нечестный представитель Ада, исполняет свое обещание и помогает Мастеру и Маргарите вновь воссоединиться. В этом романе настоящим злом являются обычные люди, сами своими пороками усложняющие себе жизнь, а Волан и его свита, какими бы внешне пугающими они не были, пытаются проучить людей и сделать их существование менее порочным.

В заключение хотелось бы еще раз отметить, что, конечно, уничтожить все зло на земле невозможно, но можно уменьшить его количество в нашей жизни, начав с себя. Если каждый из нас будет достойно относиться к себе и окружающим, будет думать о будущем и периодически делать добро – то в мире не станет зла. И я верю, что мысль эта не утопична – все в наших руках.

С вершины холма было видно сверкающую тундру, уже испещренную темными проталинами. Стена Кетунгского нагорья казалась совсем рядом. Баклаков описал зону контакта. Сбоку нахально тявкал и негодовал песец, уже потемневший, в грязной клочкастой шерсти. Баклаков кинул в песца камень, песец отскочил, по-кошачьи фыркнул. Баклаков рассмеялся. История повторяется. Прошлый год он швырял камни в зайцев и переправлялся через Ватап. Вспоминая о прошлом, он покосился на винчестер Монголова, гревшийся на солнце.
Сосредоточенное настроение рабочего лета снова вернулось к Баклакову, и он забыл о Гурине. Принудительная сила реальности в том, что теперь ему придется изменить план работы. Ему придется отказаться от кольцевых маршрутов и ходить в одиночку длинным пилообразным ходом. Седой и Карзубин будут в группе Куценко. Теперь главное - сбить границы с маршрутами Семена Копкова и Жоры Апрятина.
«Не суетись, не суетись, - внушал себе Баклаков. - Главное, работать методично и без рывков, тогда тебя хватит на целое лето. Главное, работать ежеминутно, не расслабляться, и тогда ты выдержишь это двойное лето».
Едва они успели выбраться в нагорье, как пришла пора теплых туманов. На тундру, на сопки, на речные долины лег пронизанный солнцем и влагой парной воздух. Снег исчезал на глазах. В тумане все казалось искаженным и невероятным: пуночка была величиной с барана, палатка выглядела скалой. Всюду журчала невидимая вода и мягко вздыхал оседающий снег.
От новой базы до ближайшей бочки с продуктами было шестьдесят километров. Отсюда Баклаков решил сходить на запад, в верховья Лосиной. Куценко готовился шлиховать верхнее течение Китама.
Собираясь в маршрут, Баклаков извлек свою трубочку с обломанным краем и пачку махорки.
- Начальник! - изумился Валька Карзубин. - Ты разве куришь?
- Летом курю.
- Правильно, начальник. Я так считаю, что, если мужик не пьет и не курит, лучше к нему не поворачиваться спиной. Такого лучше перед собой иметь, на глазах.
- Летом можешь спокойно иметь меня за спиной.
- Я не про наших.
Подул легкий ветер, и мимо них понеслись клочья тумана. Они были желтые и оранжевые от солнца. Из палатки вылез Куценко и протянул Баклакову рогульку с леской. На крючок были насажены разноцветные кусочки изоляции.
- Где водичку встретишь, кинь да подергай. Один-то харюз все равно не выдержит, схватит. Ты у него мясо вырежь и насади. После этого таскай харюзов сколько влезет. Будут хватать.
- А если не будут?
- Я об рыбе думаю много, - серьезно ответил Куценко. - Зачем консервы таскать, если еды под ногами полно?
- Проверим. Возьму чай, галеты и сахар. Вместо мешка - меховую одежду. С таким грузом бегом бегать можно.
- А то! - согласился Куценко.
- Инженер вот наш не курил, - разрабатывая неизвестную мысль, сказал Валька Карзубин. - Отрежут ему ноги или оставят? Эх, не жизнь, а кантата!
И вдруг сверху раздался посвист крыльев и тревожный гусиный гогот. Весь этот день и всю ночь гуси сваливались к ним с перевала. Шел «главный гусь». И всю ночь они слушали крик тревожный, как долг, и ясный, как жизненная задача.
Снова Баклаков засыпал под похлопывание палаточного брезента. Снова ему хватало нескольких часов, чтобы быть готовым к маршруту. Каждое утро Баклаков благословлял мех северного оленя и старика Кьяе. Он вспоминал о нем часто и с нежностью. «Может быть, легенды о просветленных мудрецах и святых кудесниках имеют в основе такого вот Кьяе. Чего проще?» - думал Баклаков.
Снова зрение и слух по-звериному обострились, и Баклаков издали слышал стук камня под копытом барана, слышал вздохи ветра и даже запах камней. Куценко оказался прав. Хариус дуриком шел на хлорвиниловую насадку, и на рыбалку Баклаков время почти не тратил. Останавливался у ручья, ловил, ел и шел дальше.
На пятые сутки он вышел в верховья Лосиной. Здесь его съемка должна была сомкнуться со съемкой Жоры Апрятина. На стыках всегда возникают споры. Баклаков оставил весь груз и налегке с одним винчестером и молотком решил как следует обходить окрестности.
Баклаков шел вниз по Лосиной. Целью его были скалы, последний раз сжимавшие реку перед выходом на равнину. Вода прыгала по черным камням, но шум ее был отличен от медлительного и грозного рокота реки Ватап, Серой Воды, которую ему еще предстоит в это лето увидеть. Неожиданно Баклаков услышал четкий стук металла о камень. «Может быть, Жора? Неужели так повезло?» Но стук исчез. Баклаков заспешил вниз по реке и метров через двести увидел Жору. Тот сидел на камне у самой воды и что-то доставал из полевой сумки. Молоток валялся рядом, отблескивал на солнце. Жора согнулся над книжкой или дневником. Баклаков решил было подкрасться незаметно, ошеломить. Но вспомнил, что Жора всегда таскает на поясе расстегнутую кобуру с пистолетом.
Баклаков пошел нарочито шумно, на самом виду. Но Жора не замечал его. Вблизи он очень напоминал удалившегося от мира отшельника. Баклакова он заметил, когда осталось шагов пять. Рука Жоры метнулась к поясу.
- Не дури! - крикнул Баклаков.
Жора встал, и Баклаков с удивлением заметил, что пистолета-то у Жоры как раз и нет.
- Какой ты к черту ковбой? - сказал Баклаков. - Тебя связать как сонного можно. Где пистолет?
- В рюкзаке, - смущенно ответил Жора.
- Разоружился в связи с отменой «Северстроя»? Жора Апрятин ничего не ответил, лишь с неловкой торопливостью стад засовывать в полевую сумку книгу.
- В маршруте? Книга? - удивился Баклаков.
- Это так просто, - пробормотал Жора. Баклаков бесцеремонно протянул руку. Но Жора книгу не дал. Положил на колени названием вниз.
- Дед прислал. Пишет: полезно.
- Вроде как витамины? - жизнерадостно улыбнулся Баклаков.
- Для совершенствования души. Я деду написал про главного инженера. Оказывается, он в буддины времена им курс геоморфологии читал. А дед прислал мне сборник поучений Гаутамы. Пишет, что студент Чинков, если он правильно его помнит, кличку Будда носить не может. Это противоречит истине. - Жора оживился, взял книгу и открыл ее наугад. - Ты только не смейся, Серега.
- «Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она», - утробным голосом прочел Жора.
- Иногда полезно и сдачи дать, - прокомментировал Баклаков.
- «Серьезные не умирают. Серьезность - путь к бессмертию. Легкомыслие - путь к смерти. Легкомысленные подобны мертвецам», - покраснев от натужной торжественности, читал Жора.
- Так, между прочим, и есть. Сильная мысль, - вздохнул Баклаков.
- «Хорошо сказанное слово человека, который ему не следует, столь же бесплодно, как и прекрасный цветок с приятной окраской, но лишенный аромата…»
- Не трепись про высокие цели, а действуй личным примером. Об этом каждый начальник партии должен знать…
- «Трудно стать человеком, - зазвенел голосом Жора. - Трудна жизнь смертных, трудно выслушивать истину…»
- Ты в бога, что ли, ударился? - спросил Баклаков.
- При чем тут бог?
- Ну-у! Я не Гурин, я парень простой. Но вроде религию ты мне излагаешь.
- Для всякого человека одна религия: не дешеви, не лукавь, не пижонь, работай, - ответствовал Жора.
- Знаешь: Гурин ноги сломал?
- Как?
- По-пижонски. Глупо и жаль очень. А?
- Все идет как положено быть, - печально сказал Жора.
- Давай съемку смыкать, - вздохнул Баклаков. - Мне на восток-спешить надо. Река Ватап меня ждет.
- Давай, - согласился Жора. - Душа душой, события событиями, а работа остается работой.
С нагорья в долину Лосиной ползла полоса тумана. Через час она накрыла их, и листы карты, металл винчестера и камни сразу покрылись каплями влаги.
…Через неделю Баклаков вышел на базу своей партии. Все повторялось, и он чувствовал привычное состояние неутомимости. Баклаков был очень доволен маршрутом и тем, что повстречал Жору Апрятина. Конфликта на западной границе маршрута не будет. Может быть, ему повезет и он встретит Семена Копкова. «Но если в начале маршрута везуха, то невезуха будет в средине или в конце», - думал Баклаков.
Палатка их стояла в долине, один край которой был голубым от цвета составляющих его лав, второй зеленым. Сидя на склоне, Баклаков профессионально вглядывался в контуры этой смешной долины. Он увидел Куценко, Карзубина и Седого. Они шли с верховьев ручья. Судя по нагруженным рюкзакам, также ходили в многодневку. Они подошли к палатке, заглянули в нее, и все трое стали смотреть на горы. Видимо, ожидали, что Баклаков уже вернулся. Баклаков сидел неподвижно, и увидеть его на фоне камня было нельзя. Куценко разулся. Обостренным зрением Баклаков видел его квадратные ступни. Куценко всегда разувался после маршрута. Карзубин с чайником пошел к ручью, из палатки донесся шум примуса. Была предвечерняя тишина, и звуки доходили очень ясно и четко. Баклаков поднялся и бегом на легких ногах стал спускаться по склону.
«Мы все обреченные люди, - думал он на ходу. - Мы обречены на нашу работу. Отцы-пустынники и жены непорочны, красотки и миллионеры - все обречены на свою роль. Мы обречены на работу, и это, клизма без механизма, есть лучшая и высшая в мире обреченность».
- Эпиталама! Начальник идет, - громко сказал у палатки Валька Карзубин.
Им еще предстояло, матерясь, проклиная судьбу, разыскивать во время июльского снегопада третью продуктовую бочку. Вальке Карзубину еще предстояло стонать ночами от ломоты в непривычных к мокрой работе руках. Им еще предстояло выбраться в верховья Ватапа, Серой Воды, и месяц плыть по реке, пересекать в маршрутах тундровые урочища. Им предстоял выход в пустынное устье и переходы по штормовому осеннему морю. Им предстояли маршруты в глубь побережья, предстояло слушать свист ветра в песчаных дюнах и ждала работа в гиблой губе Науде, насквозь пропахшей сероводородом. Им предстояло запомнить багровые на полнеба закаты и колебание одинокой метлицы на галечных косах. Предстояло неделю сидеть у Туманного мыса, ежедневно пытаясь его обогнуть. Каждый раз шквальный ветер отшвыривал их обратно, они молча выбирались на берег, жгли костер из плавника, сушились и снова сталкивали вельбот на воду. И снова ветер заливал их и отбрасывал обратно за скалы.
Лишь ярость окончания сезона давала им в это время силы. Им предстояло запомнить это лето до конца дней, потому что оно напоминало о себе перебоями сердца, ночной испариной тела. Может быть, это было последнее лето по старой методике «Северстроя» - «делай или умри».
39
…С тех пор прошли годы. Предвидение Чинкова сбылось: они открыли узел золотоносных россыпей Территории с очень сложными условиями залегания и с богатым содержанием. Для этого понадобилась удача, кадры и еще раз удача. Для этого понадобилось упорство, безжалостный, рисковый расчет Чинкова. И нюх Куценко. И свойственный сердечникам страх смерти перед рассветом у тех, кто вынес на себе тяжесть первых работ. Для этого понадобились мозоли и пот работяг под кличками и без них. Что бы там ни было, но государство получило новый источник золота.
Поселок давно уже получил статус города. Он застроен блочными пятиэтажными домами. Но все так же зимой и летом его сотрясают пыльные южаки и еще стоит зажатый строительством круглый домик первооткрывателей олова. Но скоро этот домик снесут, как снесли дом Марка Путина, потому что трепетные легенды первых времен растворяются в приезжем многолюдстве, как растворяется в воде хорошее вино - без осадка.
…Если была бы в мире сила, которая вернула бы всех, связанных с золотом Территории, погибших в маршрутах, сгинувших в «сучьих кутках», затерявшихся на материке, ушедших в благополучный стандарт «жизни как все»,
- все они повторили бы эти годы. Не во имя денег, так как они знали, что такое деньги во время работы на Территории, даже не во имя долга, так как настоящий долг сидит в сущности человека, а не в словесных формулировках, не ради славы, а ради того непознанного, во имя чего зачинается и проходит индивидуальная жизнь человека. Может быть, суть в том, чтобы при встрече не демонстрировать сильное оживление, не утверждать, что «надо бы как-нибудь созвониться и…» Чтобы можно было просто сказать «помнишь?» и углубиться в сладкую тяжесть воспоминаний, где смешаны реки, холмы, пот, холод, кровь, усталость, мечты и святое чувство нужной работы. Чтобы в минуту сомнения тебя поддерживали прошедшие годы, когда ты не дешевил, не тек бездумной водичкой по подготовленным желобам, а знал грубость и красоту реального мира, жил как положено жить мужчине и человеку. Если ты научился искать человека не в гладком приспособленце, а в тех, кто пробует жизнь на своей неказистой шкуре, если ты устоял против гипноза приобретательства и безопасных уютных истин, если ты с усмешкой знаешь, что мир многолик и стопроцентная добродетель пока достигнута только в легендах, если ты веруешь в грубую ярость твоей работы - тебе всегда будет слышен из дальнего времени крик работяги по кличке Кефир: «А ведь могем, ребята! Ей-богу, могем!»
День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создается сегодня. Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный февральский ветер, читатель? Где были, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой?..

В одной популярной песне есть такие строки: «Твори добро на всей Земле, твори добро другим во благо». Данные слова служат призывом к тому, чтобы мы, люди, живущие ныне, совершили добрые дела не из корыстных побуждений, а для того, чтобы сделать нашу жизнь лучше. Таким образом, автор песни как будто бы обозначил единую цель всех людей. На схожий вопрос о том, в чём заключается общая задача человечества, отвечает в приведённом фрагменте знаменитый русский советский писатель, геолог и геофизик Олег Михайлович Куваев.

Вопрос о том, какова единая цель людей, не теряет и не потеряет своей актуальности с течением времени, но, сколько бы до нас не пытались докричаться философы и писатели, главное остается за нами, и это главное заключается в том, чтобы услышать их и понять.

Удивительно, что О. М. Куваев находит ответ на философский вопрос, относящийся к вечным вопросам, в совершенно неожиданном месте (на празднике геологического управления) среди самых простых людей, однако именно это и привлекает читателя: он видит таких же обычных людей, работяг, которые, в сущности, ничем не отличаются от него. Именно поэтому читатель с пониманием следит за мыслью «чудака, первопроходца дальних маршрутов» Копкова. В уста простого человека, который явно не видел ещё очень многого в своей жизни (мест, людей), Куваев вкладывает такие непростые мысли: «Но зачем, думаю, в мире от древних времен так устроено, что мы сами смерть ближних и свою ускоряем?».

Копков будто бы открывает глаза на жизнь не только своим коллегам, но и нам, тем, кто впервые встретил его, однако Куваеву удается передать эмоциональный подъём героя, так что и читатель начинает чувствовать некую торжественность момента, когда Копков открывает, в чём заключается смысл жизни людей, и говорит: «В этом есть высший смысл, в этом общее и конкретное предназначение».

О. М. Куваев доверяет высказать свои мысли Копкову, и ответ на поставленный вопрос содержится в словах: «Значит, общая задача людей и твоя, Копков, в частности, это зло ускоряет. Общая задача предков, тебя и твоих потомков». Куваев видит единую цель человечества в борьбе со злом.

Я не могу не согласиться с Олегом Михайловичем, так как тоже считаю, что мы сможем сделать мир лучше только тогда, когда все начнём противостоять злу».

Война – зло в чистейшем её проявлении, она без стука входит в дом и забирает дорогих и родных людей, и с войной необходимо покончить в первую очередь. Так, о сущности войны размышлял в своих стихах выдающийся поэт Евгений Евтушенко. Ярче всего его мысли выражены в стихотворении «Хотят ли русские войны». В нём поэт обращается ко всем злодеям с тем, что, да, мы умеем воевать, но война – горе, и её не желает никто. Евтушенко говорит, что наши воины воевали не только за свою страну, а за всех людей мира, чтобы они могли видеть спокойные сны, но солдаты сами не желали войны. Евтушенко отвергает войну, он за мир во всём мире, и этому посвящено его стихотворение «Цветы лучше пуль».

Но то зло на войне, а как быть со злом в обыденной жизни? Здесь только мы сами способны справиться, потому что наша жизнь только в наших руках. Мы, люди, должны жить по совести, по чести, мы должны жить в гармонии с природой, тогда мы сможем изменить жизнь к лучшему. Примером героя, живущего по совести, является герой произведения Бориса Васильева «Не стреляйте белых лебедей». Егор Полушкин – обычный деревенский житель, но именно о нём можно сказать: «Золотой души человек». Егор добрый, честный, если он делает работу, то делает мастерски и с любовью, он любит красоту и природу, учит любить её своего сына. Для Егора спаленный муравейник – это уже больное горе, он считает, что каждый имеет право на жизнь, поэтому с ответственностью он подходит к должности смотрителя леса. Егор – один из многих, кто чувствует личную ответственность перед самой жизнью, но тех, кто потребительски относится к её благам ещё больше, поэтому Егор Полушкин погибает, но он воспитал честного сына, который продолжит его дело, а значит, рано или поздно «силы подлости и злости одолеет дух добра».

В нашей жизни множество примеров людей, которые не жалеют жизни для того, чтобы мир изменился к лучшему, они становятся примером для нас, и дальше, как к ниточке, мы все объединяемся в едином стремлении победить зло. Люди, дело только за нами, в наших силах одолеть пороки, в наших силах улучшить мир, мы сможем все вместе вправиться со злом, если начнём бороться с разрухой в головах, начнём видеть прекрасное, начнём ценить саму жизнь.

Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку

Обновлено: 2018-01-30

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

Вот что, ребята: я посмотрела старую экранизацию "Территории", 1978 года, и это дойстойный крепкий фильм. Если нынешняя экранизация говорит о величии человека, честно делающего свое дело, то прежняя - фильм о трудягах. Нет ни величия, ни подвига, но много работы, котораяделается тяжело и хорошо.

Был раньше такой кинопласт - производственная драма, и "Территория" получилась именно такой. Здорово, действительно здорово - странное такое сочетание напряжения и космоса. Хм, как же объяснить. Помните советские фантастические фильмы того времени - от "Соляриса" Тарковского до "Через тернии к звездам" с музыкой Рыбникова? Странные, в них было что-то пульсирующее, неразгаданное, особый нерв. И еще вспомните картины о людях - тех, на которых мы не очень-то сейчас похожи: "Впереди океан" про строителей БАМа или "Мачеху" с Дорониной, вообще любой. Их жизнь была значимой без высокопарности - то самое "Делай". Не ради денег, благополучия и славы - просто так было надо, по совести.

Так вот, "Территория" - это и манящее неизведанное, и изматывающая работа. "Мы все обреченные люди, - думал он на ходу. - Мы обречены на нашу работу. Отцы-пустынники и жены непорочны, красотки и миллионеры - все обречены на свою роль. Мы обречены на работу, и это, клизма без механизма, есть лучшая и высшая в мире обреченность".

И сравнивать два фильма незачем, каждый принадлежит своему времени. В них есть общее - то самое, непопулярное теперь, Общее в противовес Единичному, - но меняются интонации и потребностость в историях. Новый фильм нужен как взгляд из двадцать первого века, попытка найти нового героя и свою дорогу, и это прекрасная работа. Колосья всегда вырастают из прошлогоднего зерна, и в этой картине есть ностальгическая нота, но еще больше - обещанного завтрашнего дня. Хочешь лететь - вылезай из предсказуемого пошлого благополучия.

А "Территория" тысяча девятьсот семьдесят восьмого - картина без пояснений и лирики. Она короче на час, в ней не рассказано многое из книги. Она не сожмет горло, даже порыв не вызовет, и это отлично! Зрителю оставляют возможность подумать, перенести узнанное на свою жизнь. Не мчаться же на Чукотку, узнав, что где-то есть такие вот предпоследние авантюристы.

В этой фильме есть настроение и типажи. Герои, хотя их меньше, похожи на книжных - Баклаков, который "размышлял на тему: крестьянский он сын или сын служащих", Монголов с его убежденностью, что "человек без правил жить не может", Апрятин, перечитывающий жизнеописание Будды, Кефир, Цыган, даже Лидия Макаровна. То ли потому что актеры знали таких людей и главное, что о них рассказать, то ли и сами были из той жизни. Ближе к земле.

Только Чинков не книжный - не похож Банионис на Будду. В Лавроненко чинковское есть, жесткое "кроме эдакого героизма и разэдакой романтики, в людях еще кое-что вижу", а в Банионисе другое: его Чинков вырос из Криса Кельвина в последней сцене "Соляриса", и его Чукотка - тоже разумный Океан.

Видимо, вот в чем дело: священный огонь в каждом горит по-разному, но главное, чтобы он именно горел.

38

Мужики!- сказал Баклаков, как только нарта с Гуриным исчезла за поворотом.- Умоляю не валять дурака. Если все начнем калечить себя, кто сделает маршрут?

Вопрос Баклакова повис в воздухе. Седой вздохнул, как бы отвечая на собственную мысль: сколько можно в жизни валять дурака?

Илья Николаевич сказал...- наставительно начал Куценко. Но так никто и не узнал, что именно сказал Илья Николаевич Чинков на данный жизненный случай.

Чо делать, начальник? Лучше что- нибуть делать, чем без дела молчать,- громко спросил Валька Карзубин.- Насущно!

Но и ему никто не ответил. Валька Карзубин шумно расшуровал примус и стал набивать снегом чайник.

Старик сказал, что три дня будет морозить, а потом снег и дождь, и все раскиснет,- сквозь рев примуса прокричал Валька.- Девальвация, а, начальник?

Переходим в горы,- очнувшись, сказал Бакланов.- Отдыхаем до ночи, ночью переходим.

Ночью сильно подмерзло. На самодельную нарту, в которой перевозили Гурина, погрузили спальные мешки, меховую одежду. Седой впрягся в нарту и пошел на холмы Тачин. Они решили переправляться двумя этапами. Баклаков набил рюкзак консервами, сидя влез в него, затем поднялся на четвереньки и встал. В рюкзаке было килограммов пятьдесят, но Баклаков мог идти всю ночь, потому что после перехода оставался на холмах Тачин, чтобы закончить работу Гурина.

Куценко и Валька Карзубин остались вдвоем. Куценко долго укладывал карзубинский рюкзак, чтобы груз был на спине и затылке, потом вдруг оставил его и вытащил резиновую лодку, взятую на всякий случай. Он заставил Карзубина накачать ее. Когда лодка была накачана, Куценко полил ее водой, заморозил, положил на дно распоротый мешок и снова полил водой. Мешок примерз, и Куценко бережно нарастил на нем тонкий слой льда. В эту импровизированную нарту они положили канистру с соляркой, ящики с консервами, лотки и палатки. Лодка легко скользила по снегу, и они на десятом километре догнали Баклакова. Проблема транспорта была решена. Обратным рейсом они забрали все образцы. Баклаков остался документировать расчистки. Был жаркий день, и, сидя в одной рубашке на вершине холма Тачин, Бакланов все пытался понять замысел Гурина, почему тот считал этот крохотный гранитный массивчик "готовой лабораторией". С вершины холма было видно сверкающую тундру, уже испещренную темными проталинами. Стена Кетунгского нагорья казалась совсем рядом. Баклаков описал зону контакта. Сбоку нахально тявкал и негодовал песец, уже потемневший, в гря- зной клочкастой шерсти. Баклаков кинул в песца камень, песец отскочил, по- кошачьи фыркнул. Баклаков рассмеялся. История повторяется. Прошлый год он швырял камни в зайцев и переправлялся через Ватап. Вспомнив о прошлогодней беде, он покосился на винчестер Монголова, гревшийся на солнце.

Сосредоточенное настроение рабочего лета снова вернулось к Бакланову, и он забыл о Гурине. Принудительная сила реальности в том, что теперь ему придется изменить план работы. Ему придется отказаться от кольцевых маршрутов и ходить в одиночку длинным пилообразным ходом. Седой и Карзубин будут в группе Куценко. Теперь главное сбить границы с маршрутами Семена Копкова и Жоры Апрятина.

"Не суетись, не суетись,- внушал себе Баклаков.- Главное, работать методично и без рывков, тогда тебя хватит на целое лето. Главное, работать ежеминутно, не расслабляться, и тогда ты выдержишь это двойное лето".

Едва они успели выбраться в нагорье, как пришла пора теплых туманов. На тундру, на сопки, на речные долины лег пронизанный солнцем и влагой парной воздух. Снег исчезал на глазах. В. тумане все казалось искаженным и невероятным: пуночка была величиной с барана, палатка выглядела скалой. Всюду журчала невидимая вода, и мягко вздыхал оседающий снег.

От новой базы до ближайшей бочки с продуктами было шестьдесят километров. Отсюда Баклаков решил сходить на запад, в верховья Лосиной. Куценко готовился шлиховать верхнее течение Китама.

Собираясь в маршрут, Баклаков извлек свою трубочку с обломанным краем и пачку махорки.

Начальник!- изумился Валька Карзубин.- Ты разве куришь?

Летом курю.

Правильно, начальник. Я так считаю, что, если му жик не пьет и не курит, лучше к нему не поворачиваться спиной. Такого лучше перед собой иметь, на глазах.

Летом можешь спокойно иметь меня за спиной.

Я не про наших.

Подул легкий ветер, и мимо них понеслись клочья тумана. Они были желтые и оранжевые от солнца. Из палатки вылез Куценко и протянул Баклакову рогульку с леской. На крючок были насажены разноцветные кусочки изоляции.

Где водичку встретишь, кинь да подергай. Один- то харюз все равно не выдержит, схватит. Ты у него мясо вырежь и насади. После этого таскай харюзов сколько влезет. Будут хватать.

А если не будут?

Я об рыбе думаю много,- серьезно ответил Куценко.- Зачем консервы таскать, если еды под ногами полно?

Проверим. Возьму чай, галеты и сахар. Вместо мешка - меховую одежду. С таким грузом бегом бегать можно.

А то!- согласился Куценко.

Инженер вот наш не курил,- разрабатывая неизвестную мысль, сказал Валька Карзубин.- Отрежут ему ноги или оставят? Эх, не жизнь, а кантата!

И вдруг сверху раздался посвист крыльев и тревожный гусиный гогот. Весь этот день и всю ночь гуси сваливались к ним с перевала. Шел "главный гусь". И всю ночь они слушали крик, тревожный, как долг, и ясный, как жизненная задача.

Снова Баклаков засыпал под похлопывание палаточного брезента. Снова ему хватало нескольких часов, чтобы быть готовым к маршруту. Каждое утро Баклаков благословлял мех северного оленя и старика Кьяе. Он вспоминал о нем часто и с нежностью. "Может быть, легенды о просветленных мудрецах и святых кудесниках имеют в основе такого вот Кьяе. Чего проще?"- думал Баклаков.

Снова зрение и слух по- звериному обострились, и Баклаков издали слышал стук камня под копытом барана, слышал вздохи ветра и даже запах камней. Куценко оказался прав. Хариус дуриком шел на хлорвиниловую насадку, и на рыбалку Баклаков время почти не тратил. Останавливался у ручья, ловил, ел и шел дальше.

На пятые сутки он вышел в верховья Лосиной. Здесь его съемка должна была сомкнуться со съемкой Жоры Апрятина. На стыках всегда возникают споры. Баклаков оставил весь груз и налегке, с одним винчестером и молотком, решил как следует обходить окрестности..

Бакланов шел вниз по Лосиной. Целью его были скалы, последний раз сжимавшие реку перед выходом на равнину. Вода прыгала по черным камням, но шум ее был отличен от медлительного и грозного рокота реки Ватап, Серой Воды, которую ему еще предстоит в это лето увидеть. Неожиданно Баклаков услышал четкий стук металла о камень. "Может быть, Жора? Неужели так повезло?" Но стук исчез. Баклаков заспешил вниз по реке и метров через двести увидел Жору. Тот сидел на камне у самой воды и что- то доставал из полевой сумки. Молоток валялся рядом, отблескивал на солнце. Жора согнулся над книжкой или дневником. Баклаков решил было подкрасться незаметно, ошеломить. Но вспомнил, что Жора всегда таскает на поясе расстегнутую кобуру с пистолетом.

Баклаков пошел нарочито шумно, на самом виду. Но Жора не замечал его. Вблизи он очень напоминал удалившегося от мира отшельника. Баклакова он заметил, когда осталось шагов пять. Рука Жоры метнулась к поясу.

Не дури!-крикнул Баклаков.

Жора встал, и Баклаков с удивлением заметил, что пистолета- то у Жоры как раз и нет.

Какой ты, к черту, ковбой?-сказал Баклаков.- Тебя связать, как сонного, можно. Где пистолет?

В рюкзаке,- смущенно ответил Жора.

Разоружился в связи с отменой "Северстроя"? Жора Апрятин ничего не ответил, лишь с неловкой торопливостью стал засовывать в полевую сумку книгу.

В маршруте? Книга? - удивился Баклаков.

Это так просто,- пробормотал Жора.

Баклаков бесцеремонно протянул руку. Но Жора книгу не дал. Положил на колени названием вниз.

Дед прислал. Пишет: полезно.

Вроде как витамины?-жизнерадостно улыбнулся Баклаков.

Для совершенствования души. Я деду написал про главного инженера. Оказывается, он в Буддины времена им курс геоморфологии читал. А дед прислал мне сборник поучений Гаутамы. Пишет, что студент Чинков, если он правильно его помнит, кличку Будда носить не может. Это противоречит истине.- Жора оживился, взял книгу и открыл ее наугад. - Ты только не смейся, Серега. "Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она",- утробным голосом прочел Жора.

Иногда полезно и сдачи дать,- прокомментировал Баклаков.

- "Серьезные не умирают. Серьезность - путь к бессмертию. Легкомыслие - путь к смерти. Легкомысленные подобны мертвецам",- покраснев от натужной торжествен -ности, читал Жора.

Так, между прочим, и есть. Сильная мысль,- вздохнул Баклаков.

- "Хорошо сказанное слово человека, который ему не следует, столь же бесплодно, как и прекрасный цветок с приятной окраской, но лишенный аромата..."

Не трепись про высокие цели, а действуй личным примером. Об этом каждый начальник партии должен знать...

Ты в бога, что ли, ударился?- спросил Баклаков. - При чем тут бог?

Ну- у! Я не Гурин, я парень простой. Но вроде религию ты мне излагаешь.

Для всякого человека одна религия: не дешеви, не лукавь, не пижонь, работай,- ответствовал Жора.

Знаешь: Гурин ноги сломал?

По- пижонски. Глупо и жаль очень. А?

Все идет, как положено быть,- печально сказал Жора.

Давай съемку смыкать,- вздохнул Баклаков.- Мне на восток спешить надо. Река Ватап меня ждет.

Давай, - согласился Жора.-Душа душой, события событиями, а работа остается работой.

С нагорья в долину Лосиной ползла полоса тумана. Через час он накрыл их и листы карты, металл винчестера, и камни сразу покрылись каплями влаги.

Через неделю Баклаков вышел на базу своей партии. Все повторялось, и он чувствовал привычное состояние неутомимости. Баклаков был очень доволен маршрутом и тем, что повстречал Жору Апрятина. Конфликта на западной границе маршрута не будет. Может быть, ему повезет и он встретит Семена Копкова. "Но если в начале маршрута везуха, то невезуха будет в средине или в конце",- думал Баклаков.

Палатка их стояла в долине, один край которой был голубым от цвета составляющих его лав, второй зеленым. Сидя на склоне, Баклаков профессионально вглядывался в контуры этой смешной долины. Он увидел Куценко, Карзубина и Седого. Они шли с верховьев ручья. Судя по нагруженным рюкзакам, так же ходили в многодневку. Они подошли к палатке, заглянули в нее, и все трое стали смотреть на горы. Видимо, ожидали, что Баклаков уже вернулся. Баклаков сидел неподвижно, и увидеть его на фоне камня было нельзя. Куценко разулся. Обостренным зрением Баклаков видел его квадратные ступни. Куценко всегда разувался после маршрута. Карзубин с чайником пошел к ручью, из палатки донесся шум примуса. Баклаков поднялся и бегом на легких ногах стал спускаться по склону.

"Мы все обреченные люди,- думал он на ходу.- Мы обречены на нашу работу. Отцы- пустынники и жены непорочны, красотки и миллионеры - все обречены на свою роль. Мы обречены на работу, и это, клизма без механизма, есть лучшая и высшая в мире обреченность".

Эпиталама! Начальник идет,- громко сказал у палатки Валька Карзубин.

Им еще предстояло, матерясь, проклиная судьбу, разыскивать во время июльского снегопада третью продуктовую бочку. Вальке Карзубину еще предстояло стонать ночами от ломоты в непривычных к мокрой работе руках. Им еще предстояло выбраться в верховья Ватапа, Серой Воды, и месяц плыть по реке, пересекать в маршрутах тундровые урочища. Им предстоял выход в пустынное устье и переходы по штормовому осеннему морю. Им предстояли маршруты в глубь побережья, предстояло слушать свист ветра в песчаных дюнах, и ждала работа в гиблой губе Науде, насквозь пропахшей сероводородом. Им предстояло запомнить багровые, на полнеба, закаты и колебание одинокой метлицы на галечных косах. Предстояло неделю сидеть у Туманного мыса, ежедневно пытаясь его обогнуть. Каждый раз шквальный ветер отшвыривал их обратно, они молча выбирались на берег, жгли костер из плавника, сушились и снова сталкивали вельбот на воду. И снова ветер заливал их и отбрасывал обратно за скалы. Лишь ярость окончания сезона давала им в это время силы. Им предстояло запомнить это лето до конца дней, потому что оно напоминало о себе перебоями сердца, ночной испариной тела. Может быть, это было последнее лето по старой методике "Северстроя"- "делай или умри".