Самое первое письмо героя, пронизанное мотивами райского блаженства, вводит смысловой пласт первостепенной значимости для всего произведения: "Я даже и помечтал сегодня довольно приятно, и все об вас были мечтания мои, Варенька. Сравнил я вас с птичкой небесной, на утеху людям и для украшения природы созданной. Тут же подумал я, Варенька, что и мы, люди, живущие в заботе и треволнении, должны тоже завидовать беззаботному и невинному счастью небесных птиц... то есть я все такие сравнения отдаленные делал. У меня там книжка есть одна, Варенька, так в ней то же самое, все такое же весьма подробно описано" "Отдаленные сравнения" Макара Девушкина имеют смысловую опору, безусловно, в Нагорной проповеди Христа: "Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело - одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец наш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?" . Забота Девушкина о еде, питье и одежде как забота о душе делает невозможным для него исполнение заповеди Нагорной проповеди.

Примечательно и другое "отдаленное" сравнение героя - болезненного ощущения чужого взгляда ("что люди скажут?", "для людей и в шинели ходишь") с девичьим стыдом: "...бедный-то человек и на свет-то Божий иначе смотрит, и на каждого прохожего косо глядит, да вокруг себя смущенным взором поводит, да прислушивается к каждому слову, - дескать, не про него ли там что говорят... Да, уж если вы мне простите, Варенька, грубое слово, так я вам скажу, что у бедного человека на этот счет тот же самый стыд, как и у вас, примером сказать, девический. Ведь вы перед всеми - грубое словцо-то мое простите - разоблачаться не станете, вот так точно и бедный человек..." (1; 69). Стыд как преобладающее свойство мироощущения Девушкина (в данном отношении звучание фамилии героя весьма красноречиво) проявляет утвердившееся в нем сознание собственной наготы (имеется в виду, естественно, душевное состояние), открытой взгляду другого - чужого - врага. Ощущение подкрепляется и его восприятием холодного, грязного, неуютного - "студного" петербургского мира.

Истоки преследующей героя Достоевского стыдности восходят к событию библейской истории, когда у первых людей после грехопадения "открылись глаза" и они увидели свою наготу. Как результат стремления скрыть ее возникает одежда - "ризы кожаны". "Ризы кожаны" и есть главная забота, владеющая душой Макара Девушкина, забывшей райское блаженство, которым дышит его первое письмо. По его мнению, эта забота свойственна человеку вообще, независимо от его социально-имущественного статуса. "Все мы... выходим немного сапожники", - пишет Макар Алексеевич Вареньке, обобщая свой жизненный опыт. Конечно, одежда означает здесь не шинели и сапоги как таковые, а метафизическую "одежду" души, "облачающий" душу подвиг жизненного делания. "Оттого мы и воздыхаем, желая облечься в небесное наше жилище; только бы нам и одетым не оказаться нагими, - указывает апостол Павел на нужду души в "одежде". - Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью. На сие самое и создал нас Бог... ибо всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал..." (2 Кор. 5, 2-10) (См. анализ данного смыслового пласта романа в ст.: Бочаров С. Холод, стыд и свобода. История литературы sub speice Священной истории// Вопросы литературы, 1995. Вып. V).

Речь идет об одном из важнейших образов Евангелия, содержанием которого проникнута вся хронологическая богослужебная и аскетическая практика. В евангельской притче, уподобляющей Царство Небесное брачному пиру, данный образ предстает как "брачная одежда". "...Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду, и говорит ему: друг! Как ты вошел сюда не в брачной одежде? Он же молчал. Тогда сказал царь слугам: связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов; ибо много званых, а мало избранных" (Мф. 22, 2-14). Смысл, заложенный в образе "брачной одежды", раскрывается в апостольских словах: "все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись" (Гал. 3, 27). "Я сораспялся Христу, - говорит апостол Павел, - и уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал. 2, 19-20).

Герой "Бедных людей", чувствуя в себе эту духовную нужду, старается создать себе "ризы кожаны", и прежде всего он "облачается" в слово, "формируя слог". Особенности "слога" Макара Девушкина отчетливо проступают с первого же его письма. Рассказывая Вареньке о своей новой квартире, он пишет: "Я живу в кухне или гораздо правильнее будет сказать вот как: тут подле кухни есть одна комната (а у нас, нужно вам заметить, кухня чистая, светлая, очень хорошая), комнатка небольшая, уголок такой скромный... то есть, или еще лучше сказать, кухня большая в три окна, так у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и выходит как бы еще комната, нумер сверхштатный... Ну, так вы и не думайте, маточка, чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл какой был; что вот, дескать, кухня! - то есть я, пожалуй, и в самой этой комнате за перегородкой живу, но это ничего; я себе ото всех особняком, помаленьку живу, втихомолочку живу" (1; 14).

Назвав прямо предмет описания, Девушкин как будто испугался его откровенной неприглядности, отпрянул и, словно кружась вокруг него, медленно подступает опять, подыскивая для него более завуалированную словесную оболочку. Таким путем герой пытается преобразить свое бытие - прежде всего, естественно, в глазах другого. Подобные попытки сопряжены у Макара Алексеевича с намерением "пуститься в свет", сопровождающимся "литературными увлечениями". Эти увлечения выявляют всю важность для Девушкина жизни в слове, когда Достоевский заставляет его поочередно прочитать "Станционного смотрителя" Пушкина и "Шинель" Гоголя. "Маленький" человек, таким образом, из героя знаменитых произведений превращается в их читателя и судью.

Эпиграф к "Бедным людям", взятый из рассказа В. Ф. Одоевского "Живой мертвец", содержит лукаво-ироничное сетование на "сказочников", которые своими писаниями "всю подноготную в земле вырывают". Девушкин обнаруживает эту "подноготную" и в "Станционном смотрителе", и в "Шинели". Но если первое произведение вызывает в нем восторженное умиление, то второе - ожесточает, приводит в негодование и подталкивает к "бунту" и "дебошу". "В жизнь мою не случалось мне читать таких славных книжек, - пишет герой по поводу пушкинской повести. - Читаешь, - словно сам написал, точно это, примерно говоря, мое собственное сердце, какое оно уже там ни есть, взял его, людям выворотил изнанкой, да и описал все подробно - вот как!.. Нет, это натурально!.. Это живет" (1; 59). Гоголевскую же "книжку" он называет "злонамеренной", жалуясь на оскорбивший его "пасквиль" именно за то, что в его "конуру" "пробрались" и "подсмотрели": "Прячешься иногда, прячешься, скрываешься в том, чем не взял, боишься нос подчас показать - куда бы там ни было, потому что пересуда трепещешь, потому что из всего, что ни есть на свете, из всего тебе пасквиль сработают, и вот уж вся гражданская и семейная жизнь твоя по литературе ходит, все напечатано, прочитано, осмеяно, пересужено! Да тут и на улицу нельзя показаться будет; ведь тут это все так доказано, что нашего брата по одной походке узнаешь теперь" (1; 64). Девушкин, переходя из пушкинского мира в гоголевский, ощутил себя, подобно Адаму и Еве, вкусившим запретный плод, "скрывающимся и прячущимся" (Бочаров С. Г. Холод, стыд и свобода (История литературы sub speice Священной истории) // Вопросы литературы, 1995. Вып. V. С. 141).

Оскорбленный герой выносит приговор "злонамеренной книжке": "...это просто неправдободобно, потому что и случиться не может, чтобы был такой чиновник. Да ведь после такого надо жаловаться, Варенька, формально жаловаться" (1; 65). В пушкинском мире нагота сердца, "вывороченного изнанкой", не стыдна, но, напротив, вызывает умиление, поскольку покрыта милующим сочувствием, создающим впечатление, "словно сам написал". В гоголевской "Шинели" - холодно-студный взгляд "чужого", подсматривающий взгляд - и в этом неправда (позднее Достоевский скажет: "В одном только реализме нет правды", имея в виду "фотографический" реализм - 24; 248).

Искусно создав в своем произведении взаимную спроецированность трех "родственных" сюжетов, Достоевский раздвинул рамки гоголевской темы о бедном чиновнике, соединив ее с темой "отцовского попечения". Причем последняя встроена им в тот же смысловой ряд, в каком разворачивался мотив "жизни в слове" Макара Девушкина.

Подобно тому, как герой "Станционного смотрителя", горячо любящий свою дочь, пытается спасти ее от похитившего ее соблазнителя, герой "Бедных людей", страстно привязанный к сиротке Вареньке, всяческими "благодеяниями" стремится оградить ее от оскорбителей - офицера, помещика Быкова, Анны Федоровны. Причем роману Достоевского передалась и сориентированность пушкинской фабулы на евангельскую притчу о блудном сыне (Лк. 15, 11-32). В сознании Девушкина впечатление от прочитанного им "Станционного смотрителя" сливается с реакцией на намерение Вареньки идти к "чужим людям" (т. е. "на страну далече"): "...Дело-то оно общее, маточка, и над вами и надо мной может случиться... вот оно что, маточка, а вы еще тут от нас отходить хотите, да ведь грех, Варенька, может застигнуть меня. И себя и меня сгубить можете, родная моя" (1; 59).

"Благодеяния", которыми Девушкин осыпает Вареньку (от "фунтика конфет" и "бальзаминчика" до театра), объясняются внутренней установкой, проявляющейся в его словах: "...я занимаю у вас место отца родного" (1; 19). Эти слова приоткрывают подспудные мотивы его поступков во взаимоотношениях с "родственницей"-сироткой, неразрывно связанных с "литературными" и "светскими" устремлениями героя, с "чаем" и "сапогами" "для людей". Уже в первом своем романе Достоевский наметил глубоко разработанную им в позднем творчестве ситуацию человека, желающего стать в глазах другого на место Бога. (См. об этом: Ветловская В. Е. Роман Ф. М. Достоевского "Бедные люди". Л., 1988. С. 154). Сокрытие от болезненно ощущаемого чужого взгляда собственной "наготы" становится предпосылкой усвоения себе Девушкиным по отношению к Вареньке "отцовских" функций, а через них - и "божеских". (Та же подоплека видна в поведении Девушкина с Горшковым.)

От "облагодетельствованной" Вареньки требуется оставить "блажь" и своим послушанием "осчастливить старика". Героиня как бы соизволяет этой внутренней установке "благодетеля": "Я умею оценить в моем сердце все, что вы для меня сделали, защитив меня от злых людей, от их гонения и ненависти" (1; 21). Она "покрывает" его крайнюю нужду в объекте "благодеяний", обнаруживающуюся со всей остротой в момент разлуки, когда Девушкину приходится придумывать наивные и беспомощные предлоги, чтобы удержать ее. Вообще все "благодеяния" Девушкина осуществляются за счет взятого вперед жалованья, увеличения долгов, т. е. того самого "проматывания", о котором говорится в евангельской притче. Парадоксальным образом герой, желая утвердиться в "отцовских" функциях, оказывается на месте блудного сына. Даже разглашение тайны его переписки с Варенькой несет в себе отзвук евангельского "живя распутно" (обозначенный уже в "Бедных людях" мотив любви старика к молодой девушке устойчив на протяжении всего творчества Достоевского вплоть до последнего его романа).

"Благодеяния" Девушкина заканчиваются "бунтом" и "дебошем". Он - первый "бунтовщик" Достоевского; его глухое и испуганное вольнодумство (отчего такая несправедливость: одни - богаты и счастливы, другие - бедны и несчастны) будет впоследствии громко подхвачено Раскольниковым и Иваном Карамазовым. После "дебоша" уже Варенька посылает Макару Алексеевичу "полтинничек". Героиня добровольно несет на себе "бремена" своего "благодетеля" (ср. у апостола Павла: "Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов" - Гал. 6, 2). Тихая кротость в сочетании с внутренней силой и решительностью - непременные черты ее портрета, свойственные целому ряду женских образов Достоевского. Особенно подробно они раскрываются в "Маленьком герое" в описании облика m-me M*: "Возле нее всякому становилось как-то лучше, как-то свободнее, как-то теплее... Есть женщины, которые точно сестры милосердия в жизни. Перед ними можно ничего не скрывать, по крайней мере ничего, что есть больного и уязвленного в душе. Кто страждет, тот смело и с надеждой иди к ним и не бойся быть им в тягость, затем что редкий из нас знает, насколько может быть бесконечно терпеливой любви, сострадания и всепрощения в ином женском серд-це. Целые сокровища симпатии, утешения, надежды хранятся в этих чистых сердцах, так часто тоже уязвленных, потому что сердце, которое много любит, много грустит... Их же не испугает ни глубина раны, ни гной ее, ни смрад ее: кто к ним подходит, тот уже их достоин; да они, впрочем, как будто и родятся на подвиг..." (2; 273).

Наделяя подобные женские образы такого рода свойствами, Достоевский сближает их с евангельской грешницей, возвеличенной Христом над фарисеем за то, что она "возлюбила много" (Лк. 7, 36-48). Одновременно эти "сестры милосердия" становятся "женами-мироносицами" в своем мужественном служении "мечтателям" и "скитальцам". Данное сочетание формирует типологические черты, которые можно назвать "магдалиническими". Их палитра в послекаторжных произведениях писателя чрезвычайно разнообразна. (Мария Магдалина вместе с другими стояла у Креста при крестных страданиях Христа, присутствовала при Его погребении и была первою, кому явился Христос по Своем воскресении.)

Герой, явственно ощущая крах своих попыток к мнимому преображению, осознает пересечение с жизнью "оскорбленной и грустной" героини как судьбоносный рубеж. "Я знаю, чем я вам, голубчик вы мой, обязан! - признается Макар Девушкин Вареньке. - Узнав вас, я стал, во-первых, и самого себя лучше знать и вас стал любить; а до вас, ангельчик мой, я был одинок и как будто спал, а не жил на свете. Они, злодеи-то мои, говорили, что даже и фигура моя неприличная. И гнушались мною, ну, и я стал гнушаться собою; говорили, что я туп, я и в самом деле думал, что я туп, а как вы мне явились, то вы всю мою жизнь осветили темную. Так что и сердце и душа моя осветились, и я обрел душевный покой и узнал, что и я не хуже других, что только так, не блещу ничем, лоску нет, тону нет, но все-таки я человек, что сердцем и мыслями я человек" (1; 82).

Свет, просвещающий внутреннюю тьму, о котором говорит Девушкин, - свет подлинного преображения, перерождения "ветошки" в человека. Прогоняя прежний, мнимый свет ложного делания ("блеск", "лоск"), он проникает в самую глубину ("сердце и мысли"), и его действие - пробуждающее, оживляющее, подвигающее к любви. Пьянящему "расточению" неправедно полученного "наследства" противопоставлено трезвящее возвращение герою самого себя, венчающееся встречей с "его превосходительством", воскресившим своим поступком его дух ("...они мой дух воскресили..." - 1; 93).

Эта встреча, составляющая силовой центр сюжетной концовки, закономерно насыщена звучанием мотивов Страшного Суда, когда все тайное и незримое превращается в явное и зримое. Рассказ Девушкина Вареньке выдержан в соответствующих тонах: "...зовут меня. Требуют меня, зовут Девушкина... вот опять начали, ближе, ближе. Вот уже над самым ухом моим: дескать, Девушкина! Девушкина! Где Девушкин?.. Я помертвел, оледенел, чувств лишился, иду - ну, да уж просто ни жив ни мертв отправился. Ведут меня через одну комнату, через другую комнату, через третью комнату, в кабинет - предстал!" (1; 92). Уподобление внутренних переживаний героя умиранию и тройному прохождению через мытарства, завершающемуся предстоянием пред "нелицеприятным судилищем", развернется в последнем романе Достоевского, "Братьях Карамазовых", в монументальную картину воскресения "нового человека".

"Суд" над Макаром Девушкиным происходит чрез него самого, увидевшего себя в зеркале: "...я взглянул направо в зеркало, так просто было отчего с ума сойти от того, что я там увидел" (1; 92). Зеркало показывает ему его "наготу", которая подчеркивается оторвавшейся пуговицей ("...тут, маточка, такое случилось, что я и теперь едва перо держу от стыда"), покатившейся "к стопам его превосходительства": "вот и все было мое оправдание" (1; 92). Не оправдывающий себя "маленький" человек оправдывается самим "судией": "Тут его превосходительство обернулись к прочим, раздали приказания разные и все разошлись. Только что разошлись они, его превосходительство поспешно вынимает книжник и из него сторублевую. "Вот, - говорят они, - чем могу, считайте, как хотите..." - да и всунул мне в руку... весь покраснел... взял мою руку недостойную, да и потряс ее, словно родне своей, словно такому же, как сам, генералу. "Ступайте, говорит, чем могу... Ошибок не делайте, а теперь грех пополам..." (1; 92-93). "Его превосходительство" словно вторит Христовому: "...Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?.. и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши" (Ин. 8, 10-11). В изображении "суда" генерала последовательно подчеркнуто стремление совершить прощение максимально неосуждающе, милующе, покровенно. При этом самый далекий "чужой" для "маленького" человека - "его превосходительство" - становится "родней", братом.

Так первый роман Достоевского обозначил идею, стержневую для всего творчества писателя, - идею "восстановления погибшего человека". Тайна человека, "отуманенного грешною мыслью", не может быть разгадана на уровне исключительно социального устройства. Она уходит корнями вглубь человеческой природы, закон которой нарушен грехопадением. У Достоевского "бедные люди" - не просто забитые, униженные и оскорбленные изгои, "парии общества", но прежде всего евангельские "нищие духом", "малые сии", жаждущие в социальной справедливости высшей небесной справедливости Царствия Божия.

Радость от служения другим - именно такие эмоции испытывают сестры милосердия.

"Ежедневно днем и ночью можно было застать её в операционной, ассистирующей при операциях, в то время когда бомбы и ракеты ложились кругом. Она обнаруживала присутствие духа, едва совместимое с женской натурой», писал о Бакуниной хирург Николай Пирогов. Сорокалетняя светская дама, несмотря на протесты семьи, с сестрами Кресто-Воздвиженской общины, отправилась на фронт оборонять Севастополь. Так родилась профессия медсестры. Но за десять лет до этого, первую в России Свято-Троицкую общину сестер милосердия основали Великие Княгини Мария Николаевна, Александра Николаевна и принцесса Терезия Ольденбургская.

Анна Волькович, начальник выставочного отдела Военно-медицинского музея : "Как была устроена община сестер милосердия - это было общежитие, куда принимались женщины незамужние с 18 до 40 лет, девицы или вдовы, почему не замужние, потому что в обычном праве девушкой распоряжался до замужества ее отец, после замужества муж, у нее не было своего имущества, она не могла получить собственный паспорт. Это был единственный путь жизни женщин, которые хотели принести пользу не только своей семье, но и другим".

С 20-х годов слово «милосердие» было изъято из оборота, а общины расформированы. Возрождение сестер милосердия в России началось в 90-е, когда стали открываться первые (в постсоветском периоде) храмы. Сейчас в Петербурге 5 сестринских общин. Лучшие сестры милосердия награждаются медалью Екатерины Бакуниной. Для тех, кто хочет ухаживать за больными и оказывать им духовную поддержку, существует школа сестер милосердия, открытая при хосписе в Лахте. Здесь впервые возродилось сестричество.

Ксения Громакова, главная сестра Сестричества милосердия св. мученицы Татианы: " Если приходит новенькая и изъявляет желание послужить в сестричестве, мы спрашиваем, есть ли благословение духовника. Есть те, которых не могут благословить, сил нет или муж, или приходит гордость свою удовлетворить, если все получается - на рабочем месте сестра получает первые навыки по служению в этом направлении. Если медицинский уход - то в сектор Красный Крест. На рабочем месте ее учат, как разговаривать, как выполнять свои обязанности. И в социальном кресте. А в синем - там дети".

Епархиальная благотворительная больница Ксении Блаженной - больница сестринского ухода. Здесь, проходят реабилитацию пожилые люди, пережившие инсульт или после серьезных травм. 90 процентов из них лежачие больные. Сестры милосердия здесь - особенно необходимы.

Галина Пивоварова, директор региональной общественной организации «Сестры милосердия «Белые голуби»: "Уход особый и заботится о душевном состоянии. Подход - как ко Христу идет к нему. Христос же сказал, что делаете ближнему своему, то сделали мне. И вот они к каждому идут с любовью".

Есть сестры милосердия, которые приходят послужить в свободное от работы время. Людмила Ищенко - освобожденная сестра. Уже 6-й год все свое время посвящает заботе о пациентах больницы Ксении Блаженной. Трудности ухода за лежачими пожилыми людьми ее не пугают. "Я 40 лет проработала с металлом на заводе в кузнечном прессовом цехе, на пенсии хочу послужить людям", объясняет Людмила.

Людмила Ищенко, сестра милосердия: "Им не хватает общения с родственниками. Сейчас больше стало людей, мы успеваем покормить, подмыть, но на личное общение не много времени. А каждого хочется погладить, иногда перекрестить на ночь, сказать добрые слова перед сном особенно. Если человек приходит к ним выдержанный, спокойный, то и больные такие же - они это чувствуют как дети. Поэтому у нас одна была санитарка - Валя Колесова, она говорила, "наши груднички". Потому что к (старичкам) надо относиться так как к маленьким детям, иначе не получается . Духовные силы дает нам, их укладываешь спать и просишь у Господа, чтобы все дожили до утра, и чтобы их болезни немного оставили. Силы духовные это дает нам".

Анна Сергеевна - самая старшая пациентка больницы. Ей 96 лет, после двух переломов шейки бедра перестала ходить. Родные работают и осуществлять постоянный уход не могут, в больнице сестры милосердия не только заботой, но и человеческим участием облегчают жизнь.

Анна Квитко: "Мне уже скоро 100 лет, я еще такую больницу не видала, впервые, очень уход хороший. Очень благодарна, очень, меня никто не обижает. Уж обе ноги не ходят, не стали ходить. У меня муж инвалид войны был, без обоих рук, я за ним ухаживала".

Почувствовать себя сестрой милосердия рано или поздно приходится практически каждому, ведь близкие стареют, уверяет Юля. Студентка медико-технического колледжа мечтает работать на скорой помощи. В больнице проходила практику. А теперь, в качестве сестры милосердия, приходит сюда в выходные. Если от служения людям испытываешь радость, значит светить другим - твое предназначение.

Анастасия Тамило, Екатерина Горбачева, Антон Голубев, Валентина Говорушкина и Владимир Пивнев, Первый канал-Петербург.

На войне всегда всего не хватает. И особенно остро не хватает младшего и среднего санитарного персонала.

Если почитать требования, предъявляемые к хорошему санитару, то станет ясно: за такого человека передерутся все строевые командиры. Санитар должен быть умным, ловким, аккуратным, проворным, сильным и честным - прямо-таки идеал солдата!

На практике работать санитарами чаще всего направляли отходы обучения - слишком тупых, слишком неуклюжих… Проблему эту вскоре заметили, и от командования пришло решение: создать общину милосердных сестёр во Христе, которые бы добрым словом и правильным действием приносили облегчение раненым.

Первой такой общиной в мире стала Крестовоздвиженская община милосердных сестёр, а также присоединившиеся к ним сердобольные вдовы.

Разумеется, вначале их не приняли всерьёз. Великий пессимист князь Меньшиков, главнокомандующий в Крыму, меланхолически заметил: «Вы при этой общине сифилитическое отделение открыть не забудьте». Почитать устав ему было некогда: сёстры, помимо прочего, давали подписку о целомудрии в течение службы.

Портрет Даши Севастопольской

Дочь простого матроса Даша Севастопольская - Дарья Лаврентьевна Михайлова - оборудовала на свои средства перевязочный пункт и очень много сделала для раненых; но в общину эту не попала.

Именно с Крестовоздвиженской общиной приехал в Крым Николай Иванович Пирогов, и крымский опыт лёг в основу знаменитой книги «Начала общей военно-полевой хирургии». Его инструкции для сестёр общины предписывали заботиться о собственном здоровье.

Вместе с врачами сёстры проделали гигантскую и самоотверженную работу. Семнадцать из них погибли (в основном, от болезней: почти все переболели тифом).

Сёстры Крестовоздвиженской общины с попечителями незадолго до отправки во Владивосток, 1904 год

80 сестёр милосердия после окончания войны выразили желание продолжить работу в мирное время. Первыми больницами с участием женского персонала в России стали Кронштадский и Калинкинский военно-морские госпитали.

Флоренс Найтингейл

Независимо от Крестовоздвиженской общины из Англии в Турцию - а затем в Крым - приехали 38 женщин во главе со знаменитой Флоренс Найтингейл: медсестрой и национальной героиней Британии. Она родилась в аристократической семье, имела много возможностей проявить самые разнообразные таланты, но выбрала тот, из-за которого и порвала с семьёй - уход за больными.

В октябре 1854 года Флоренс было 34 года, и она уже занимала должность суперинтенданта (директора) в учреждении по уходу за больными аристократками. Иными словами, у неё был практический опыт как в уходе за пациентами, так и в грамотной организации.

Флоренс Найтингейл

В Крыму она застала настоящий медицинский ад. Толпившиеся в палатах раненые и больные, полное пренебрежение к послеоперационному уходу, голод, холод и крысы.

По настоянию «дамы с лампой» (так Флоренс прозвали за ночные обходы палат) госпитали расширили, питание улучшили, по подписке собрали значительные средства, и к концу Крымской войны всё преобразилось. Самые банальные (с современной точки зрения) меры типа «протопить печку, вымыть полы и накормить не плесневелыми сухарями, а мясным супом» - творили чудеса.

После войны Флоренс Найтингейл сыграла огромную роль в реформе медицинской службы армии Великобритании.

Например, она ввела такие усовершенствования, как оснащение госпиталей системой канализации и обязательная подготовка всего больничного персонала.

Женское бюро и мамаша Бикердайк

Разумеется, в ходе Гражданской войны в США женщины не могли оставаться в стороне!

Набор возражений был стандартный: женщина упадёт в обморок при виде крови, не сможет встроиться в командную цепочку армии; женщина - это соблазн и падение нравственности; женщине нельзя видеть обнажённое мужское тело.

Но требования морализаторов отступили перед требованиям армии.

Доротея Дикс, основательница приютов для умалишённых, 19 апреля 1861 года явилась к Военному Секретарю США, основала Женское бюро армии США и стала «суперинтендантом санитарок».

По мнению мисс Дикс, потенциальная санитарка должна была быть старше тридцати, здоровой, внешне непривлекательной, одеваться просто «почти до отвращения» («plain almost to repulsion in dress»). Также она должна уметь готовить согласно больничным диетам и не носить никаких украшений. Жалованье (40 центов в день) тратится либо на улучшение рациона (разумеется, ни капли спиртного!), либо на благотворительность.

Экзаменовали кандидаток в Вашингтоне, Чикаго и Сан‑Луи.

Помимо организованных санитарок в госпиталях работали монашки и неорганизованные доброволицы... головная боль для любой больницы. «Они хотели немного, - иронически писал доктор Бринтон, - только комнату, постель и зеркало». (Для женщины из общества, привыкшей к прислуге, это примерно как для типичной нашей современницы «два квадратных метра на полу, пенка, спальник и зубная щётка»).

Беда была в том, что комнат, кроватей и зеркал не хватало. Бринтон предпочёл пятнадцати доброволицам пятнадцать монашек, которые без жалоб разместились в одной комнате и понимали, что такое дисциплина.

Доротея Дикс

К 1863 году мисс Дикс достала всех. Она требовала, чтобы её санитарки руководили мужским персоналом, подчиняясь только врачам. При этом она работала очень много, была у всех на виду и убрать её казалось решительно невозможным.

Наконец руководство пошло на классический обходной маневр: 29 октября 1863 года официальным приказом Доротею назначили вторым человеком после Генерального Хирурга по всем вопросам, связанным с санитарками. И первое распоряжение Генерального Хирурга Барнса по санитаркам было следующим: принимать женщин без различия возраста, роста и внешности.

Текучесть кадров стала огромной, но одно ясно - по количеству участниц Женское бюро в десятки раз превзошло все предыдущие опыты.

Были доброволицы, которые не вписывались ни в какие рамки.

Знаменитая мамаша Бикердайк, закалённая годами семейной жизни, являлась в госпитали с лозунгом «Генеральная уборка!».

Мамаша Бикердайк разбирается с неосторожным хирургом

Под её руководством к отдраиванию всего, что можно отдраить, привлекались и выздоравливающие, и санитары, и врачи. Если начальник госпиталя приходил на шум и интересовался: «От кого это миссис получила полномочия командовать в госпитале?», ответ был простым и неопровержимым: «От Господа нашего всемогущего». После этого и начальник получал тряпку и фронт работ…

«Мамаша» не признавала госпитальных диет и возила с собой запасы самодельных сиропов, которыми щедро снабжала солдат.

Всех их - и «санитарок мисс Дикс», и католических монашек, и протестанток, и просто доброволиц - солдаты называли «сёстрами милосердия» и очень любили.

Хотя, конечно, не обходилось без эксцессов. В воспоминаниях одной сестры упоминается пациент, который при виде приближающейся санитарки быстро раздевался догола, ложился поверх одеяла и кричал: «Сестрица, посмотрите-ка, что у меня есть!».

На Юге процесс внедрения санитарок проходил более деловито и без скандалов. Закон приняли в сентябре 1862 года. Он устанавливал строгий норматив: две сестры-хозяйки на каждый госпиталь, две их помощницы, две сестры-хозяйки на палату и «другие санитарки и повара по необходимости, лучше всего - женщины».

Мужчин из госпиталей быстро забирала война, их места довольно естественно занимали женщины. Богатые дамы работали и помогали деньгами (а у любого нормального плантатора жена была главным бухгалтером и старшей медсестрой поместья), девушки среднего достатка просто работали, а совсем бедные даже получали жалованье.

Первые шаги женской помощи в военно-медицинском деле поначалу казались неуклюжими, наивными и неловкими. Но женская отвага, храбрость и решительность посрамили скептиков и навсегда остались в мировой истории.

Историческая память избирательна. Она сохраняет одни имена и замалчивает другие, хотя порой люди, их носившие, в равной степени заслуживают известности у потомков. Это относится и к подвижническому движению сестер милосердия.

Историческая память избирательна. Она сохраняет одни имена и замалчивает другие, хотя порой люди, их носившие, в равной степени заслуживают известности у потомков. Это относится и к подвижническому движению сестер милосердия. Достаточно сказать, что вольно или невольно к его формированию приложили руку Николай Пирогов, знаменитый врач Федор Гааз, другие известные люди, деятельность которых описывали многие писатели и поэты .

Впервые служба сестёр милосердия была организована во время Крымской войны англичанкой Флоренс Найтингейл. Флоренс вместе со своими помощницами, среди которых были монахини и сёстры милосердия, отправилась в полевые госпитали сначала в Турцию, а затем в Крым. Тогда и сформировался стереотип: медсестра — это санитарка, которая выносит с поля боя раненых или стоит у операционного стола.
Среди первых сестер, отправившихся на фронт, были и сестры милосердия московской Никольской обители. Добровольно и организованно они отправились на передовую для оказания помощи раненым.
В годы Крымской войны великой княгиней Еленой Павловной была учреждена первая в России и в Европе Крестовоздвиженская община сестер милосердия. Эти женщины проходили специализированную подготовку для работы непосредственно в рядах действующей армии. Пирогов Николай Иванович, знаменитый врач, осуществлял руководство и организационную деятельность в формировании нового социального института.

Стремление помочь страждущему проявлялось в человечестве издревле, причем проявлялось в различных формах. В качестве примера можно привести средневековый духовно-рыцарский орден иоаннитов (госпитальеров), который создал и обслуживал странноприимный дом для паломников к Святым местам в Палестине. Члены ордена Св. Лазаря ухаживали в Иерусалиме за прокаженными… В годы Тридцатилетней войны во Франции инициатором помощи пострадавшим от войны и чумы стал священник Винцент де Поль — это первая в истории организованная попытка привлечь общественность для оказания помощи нуждающимся. О ней следует рассказать подробнее.

8 декабря 1617 г. в часовне при больнице города Шатильон Винцент де Поль объявил о создании благотворительной организации нового типа. В нее входили женщины, которые брали на себя уход за ранеными, больными и увечными. До этого подобные функции выполняли только монахини, в то время как в новорожденную структуру входили женщины, свободные от каких-либо обетов. Среди них было немало представительниц аристократии. В частности, своим подвижничеством отличалась герцогиня д’Эгильон, племянница кардинала Ришелье. Она вышла замуж в 16 лет и стала вдовой в 18, после чего решила уйти в монастырь. Всесильный дядюшка запретил юной вдове это делать. И тогда герцогиня все свое огромное состояние, весь жар своей души отдала делу служения нуждающимся.

Долго и непросто шли народы к цивилизованному состоянию. Трудно давалось такое чувство как милосердие к врагу. Уже с конца XVI века отмечались случаи, когда условия содержания больных и раненых во время войн определялись особыми соглашениями, в которые враждующие стороны вносили соответствующие статьи. Но это были разовые акты, заключенные между конкретными государствами. Только Великая французская революция в законодательном порядке ввела принцип, по которому больные и раненые воины, захваченные в плен, должны были получать в госпиталях республики такой же уход, что и французские солдаты.

Во второй половине ХIХ века войны не стали милосерднее. Напротив, изощренная технология убийства и нанесения увечий себе подобным набирала обороты. Крымская война и ее первые сестры милосердия показали всему миру, сколь актуально именно женское участие в положении раненых. Женские по-особому нежные руки причиняли меньше страданий, женское чуткое сердце угадывало малейшее пожелание солдат, ставших вдруг совершенно беспомощными. На эти преимущества сестер милосердия (и в окопах, и в госпиталях, и позднее в поездах), по сравнению с дюжими санитарами, многие очевидцы обращали внимание в официальных докладах и личных воспоминаниях. Тот же знаменитый Пирогов писал о первых сестрах Крымской войны: «Горжусь тем, что руководил их благословенной деятельностью».

Однако общественное мнение оказалось не готово к повороту событий, обозначившему новые аспекты в женском вопросе. «Мысль отправить женщин на театр военных действий была принята в тогдашнем русском обществе с недоверием», — констатировал историк полвека спустя. А далее заключал: «Но… голоса скептиков и сомневающихся должны были умолкнуть».
В лагере англичан — противников России в той войне — имели место аналогичные события, только они носили сугубо частный характер. В английских лазаретах, где смертность достигала 60%, ситуация складывалась просто катастрофическая. Тогда на помощь английским солдатам пришла Флоренс Найтингел с тридцатью семью сподвижницами, прибывшими в Крым из далекого Лондона. Имя этой женщины, собственными усилиями создавшей отряд сестер милосердия, стало символом сестринского движения. Ее именем названа медаль, которой с 1912 года награждают особо отличившихся сестер милосердия по всему миру.

В современных публикациях по истории благотворительности тема сестер милосердия встречается редко. Однако движение Красного Креста, его функционеры напрямую связаны с этим социальным явлением. Они действуют согласно одним и тем же принципам. Благотворительность не может ограничиваться рамками понятия помощи «своему». Благотворительность подразумевает помощь любому, ее оказание ограничивается лишь по признаку актуальности. Сострадание не различает своего и вражеского солдата, если они одинаково беспомощны. Значит, в суровых условиях войны высшее проявление сострадания должно носить характер «Inter arma caritas» («милосердие между армиями» — лат.). А это и есть девиз Красного Креста — организации, к образованию которой мир подтолкнула именно Крымская война и стихийно возникшие отряды сестер милосердия.

В 1864 году шестнадцать государств Европы и Америки подписали Женевскую конвенцию: отныне каждый, кто отмечен повязкой с красным крестом, должен был «спасать и охранять всех, чья кровь оросила поле чести, не различая ни друзей, ни врагов». Так возник международный союз, эмблемой которого стал Красный крест на белом фоне. Как следствие, повсеместно начали создаваться национальные общества Красного Креста. Формы руководства этих обществ соответствовали традициям каждой конкретной страны. Но общей чертой новых образований было непосредственное подчинение их военным министрам.

В России подобные социальные институты были не в новинку. К тому времени уже более полувека действовал особый комитет по оказанию помощи раненым, учрежденный Александром I. Инициаторами создания новой организации в России в контексте Женевской конвенции стали близкие к императорскому двору дамы: фрейлина Саблина и баронесса Фредерикс. Только что возникшее Общество попечения о раненых и больных воинах (первоначальное название Российского Общества Красного Креста, сокращенно РОКК) было принято под высокое покровительство императрицы.

Несмотря на то, что сестры милосердия получали некоторое вознаграждение за работу (вряд ли оно может идти хоть в какое-то сравнение с опасностью, которой они себя подвергали), в программных документах Общества попечения указывалось на явный приоритет благотворительных аспектов в их работе. Предписывалось «искать своих деятелей прежде всего не по найму, но по призванию и из лиц, готовых на самоотвержение не по какому-либо минутному увлечению, но по глубокому сознанию нравственного долга и способных на всевозможные лишения».

Будущее Красного Креста было определено надолго вперед: присутствие сестер милосердия на полях сражений становилось обычным явлением. Более того, и в мирное время находилась для них работа. В их поле зрения попадали стихийные бедствия — пожары, голод, эпидемии, наводнения, засухи, землетрясения.

Работы было много, много требовалось и умелых женских рук. Готовить сестер милосердия стали различные организации, в первую очередь — так называемые сестринские общины. Это были светские по духу и благотворительные по сути объединения. Одно из правил внутреннего распорядка в такой общине гласило: «Вы перестанете быть сестрами, если даже во время болезни потребуете себе чего-нибудь изысканного».

В создании массового института светских общин ведущую роль играла Россия, тогда как в государствах Западной Европы преимущество было за религиозными общинами. Основное отличие уставов последних, по крайней мере в России, заключалось в приоритете духовного состояния, а не профессиональных навыков; причем «специальное приготовление сестер милосердия» не было единственной целью общин, находящихся в ведении Святейшего Синода и даже далеко не первой в их уставном перечне.

Светские же общины как бы и возникли с одной целью — лишь для обучения медицинского сестринского персонала, подготовки его для работы в условиях войны. «Строгая дисциплина, строгое исполнение обязанностей, заботливое отношение к больному — таковы единственные требования, предъявляемые к сестре милосердия», — подытоживает в 1914 году историк краснокрестного движения.

Если попытаться провести аналогии с современностью, то по уровню специальных знаний и навыков сестру милосердия светской общины следовало бы поместить, скорее всего, между сиделкой и медицинской сестрой. Следующей ступенью в иерархии медицинского персонала были так называемые сестры-фельдшерицы, которых тоже готовил РОКК. Первое Училище для лекарских помощниц и фельдшериц было основано в 1879 году Петербургским Дамским лазаретным комитетом. Именно оно и положило начало женским медицинским курсам. В этом училище обучение продолжалось четыре года, а слушательницам преподавали уже вполне научные дисциплины: физику, химию органическую и неорганическую, анатомию, гистологию, эмбриологию, токсикологию, общую патологию, латинский язык и т. п.

Для проведения практических занятий с сестрами милосердия общины имели свои больницы, амбулатории и аптеки. В мирное время все эти учреждения оказывали квалифицированную помощь населению, а в военное, согласно параграфу 131 устава РОКК, вместе с «наличным и изъявившим на то согласие запасным персоналом» они поступают в распоряжение Главного Управления Красного Креста. Затем, исходя из создавшегося положения, община приступала к подготовке новых сестер в ускоренном режиме.

Учитывая столь серьезное предназначение будущих выпускниц, правила приема в светские общины были достаточно жесткими. Желающие поступить туда в возрасте от 18 до 40 лет должны были представить необходимые документы: метрическое свидетельство, вид на жительство, свидетельство об образовании; а несовершеннолетним также полагалось заручиться разрешением родителей.

Разразилась Первая мировая война, и снова женщины оказались на передовой, не разбирая сословных различий. Сестры милосердия, прошедшие подготовку в Старо-Екатерининской больнице Москвы, отбыли в действующую армию. Дочь морского министра работала в Николаевском морском госпитале в Петрограде, а дочь председателя Совета министров оправилась на фронт сестрой милосердия. В этом же звании состояла Александра Львовна Толстая. В первые месяцы войны на театр военных действий отбыл писатель Куприн со своей супругой — сестрой милосердия.

Очень скоро стали приходить сообщения о героическом поведении сестер на фронте. Уже на третий месяц войны Елизавета Александровна Гиренкова была награждена орденом Св. Георгия I степени «за выдающуюся храбрость, проявленную под огнем неприятеля при оказании помощи раненым». Баронесса Евгения Петровна Толль к концу второго года войны была трижды ранена, награждена крестом Св. Георгия IV степени и представлена к третьей и второй степеням.

Первого января 1814 г. двадцать четыре избранные вдовы Петербургского Вдовьего дома официально приступили к работе в назначенной императрицей и Попечительским советом больнице с целью облегчить душевные и телесные страдания больных (впрочем, еще раньше был предпринят некоторый опыт ухода за пациентами в больнице для бедных).

Чуть больше чем через год, 12 марта 1815 г., испытуемые вдовы были посвящены в звание сердобольных. Императрица собственноручно возложила на каждую вновь установленный знак отличия - на шейной зеленой ленте серебряный крест, с одной стороны которого было изображение Пресвятой Богородицы Всех Скорбящих Радости, а с другой - надпись «Сердоболие». Знак носился пожизненно, вне зависимости от прекращения службы.

Не просто на улице, а на театре военных действий в Крыму продемонстрировали свои белые чепчики сестры Крестовоздвиженской общины (Петербург), специально созданной осенью 1854 г. великой княгиней Еленой Павловной для попечения о раненых и получившей руководство в лице выдающегося хирурга Н.И. Пирогова. Впервые дамы (кстати, из самых что ни есть благородных) появились даже не в окраинных кварталах столицы и не в больнице для бедных, а среди грязи и смрада войны, среди гибнущих тысячами солдат и офицеров. Гибнущих нередко от слабости тогдашней медицинской науки и, что самое страшное, от неумения организовать в принципе врачебную помощь и необходимый уход за ранеными, контуженными и больными.

В этой мясорубке крестовоздвиженские сестры, не гнушавшиеся самой тяжелой и опасной работы, оказались бесценными помощницами. Во многих лазаретах и перевязочных пунктах можно было видеть сестер разного возраста в коричневых платьях с белыми передниками, отмеченных золотым крестом на голубой шейной ленте. Дальнейшее становление и развитие сестринского дела в России связано преимущественно с деятельностью Общества попечения о раненых и больных, созданного в 1867 г. и через двенадцать лет получившего привычное нам название «Российское Общество Красного Креста» (далее - РОКК).
История движения сестер милосердия чрезвычайно богата. Она продолжает писаться и сегодня, поскольку женщин, которые избрали своей жизненной стезей служение милосердию, можно встретить в любой точке мира.