«Раз мы расстались, пусть она никогда не будет счастлива

Архимандрит Андрей (Конанос)

Один молодой мужчина был вынужден развестись со своей супругой, но его любовь к ней никуда не исчезла. Он говорил: «Я желаю ей счастья, где бы и с кем бы она ни была. Пусть будет счастлива! Она этого достойна. Я очень люблю ее и хочу, чтобы она была счастлива».

А другой мужчина, тоже недавно разведясь с женой, сильно переживал и с обидой говорил: «Раз мы расстались, пусть она уже никогда ни с кем не будет счастлива! Пусть пройдет через то, что пережил я из-за нее!» И кто-то сказал ему: «Погоди! Ты ведь так сильно любил ее, говорил про нее такие прекрасные слова! Что случилось? Когда твоя любовь успела превратиться в ненависть, злорадство, чувство мести? Куда она исчезла?»

Видите, как бывает? Мы любим, пока нас любят. На наших условиях, сообразно с нашими желаниями и требованиями. Любим, пока человек нас устраивает, пока он только наш. То есть мы вращаемся вокруг собственного «я». Ведь так легко любить, когда тебя любят!

Я, например, не могу сказать, что люблю тебя по-настоящему. И знаешь, почему? Потому что как только между нами возникнет какое-то недоразумение и ты скажешь мне что-нибудь неприятное, мы тут же разругаемся.

И только если я постараюсь разглядеть в этой ситуации промысл Божий – что Бог специально попустил это недоразумение, для нашего смирения и спасения, – если буду помнить, что твоя душа прекрасна, несмотря на твои слова и поступки; иными словами – если не перестану любить тебя после всего этого, то в таком случае да, я могу сказать, что люблю тебя. Любовь – это подвиг, который не дается легко, а результат при этом может быть мгновенно утерян.

Настоящая любовь несправедлива

Нельзя любить лишь тех, кто нам угождает и исполняет все наши прихоти. Это человеческая любовь, любовь «ты мне – я тебе», любовь на равных. Но настоящая любовь несправедлива. Несправедлива, потому что ты проявляешь великодушие по отношению к человеку, причинившему тебе зло. Но это возможно лишь в том случае, когда идет изнутри.

Если же нет, то на поверхность выходит другое: нервы, озлобленность, проклятия, крики, ругань. Однако если обратить на это внимание, то можно помолиться и сказать: «Господи, благодаря посланному Тобой испытанию я смог узнать себя получше и понять, что живу не так, как надо. Потому что стоило мне услышать критику в свой адрес, я тут же разгневался. А когда со мной поступили несправедливо, – рассердился. Обругали – начал негодовать».

Господь учит нас: «Любите врагов ваших» (Мф.5:44). Врагов? Да мы близких-то своих любить не в состоянии, какие уж тут враги… Это очень трудно, и если кто-то из вас может сказать, что у него есть такая любовь, – пусть молится за всех нас, тех, кто так любить не умеет. И в таком случае, возможно, когда-нибудь и мы научимся истинной любви, потому что в общем-то это совсем не сложно, если посмотреть на ситуацию глазами Господа.

В таком случае любовь сможет спасти нас в последний час, когда мы вдруг осознаем, какими же глупыми детьми были когда-то.

Да, кто-то тебя ненавидит. Ну и что? Возьми и полюби этого человека! Что ты здесь теряешь? Ничего. Наоборот, исцелишь свою душу.

А плохого ничего с тобой не случится. Ты даже спать начнешь лучше, если полюбишь по-настоящему.

«Ненавидь, мсти и не удивляйся, что повысилось давление»

К одному священнику как-то пришел человек, который никак не хотел согласиться с подобными доводами. И священник наконец сказал: «Хорошо, дитя мое. Не будем спорить. Поступай как знаешь. Не люби. Ненавидь. Мсти. И увидишь, каково тебе будет спать по ночам. А если поднимется давление, не спрашивай, отчего это случилось. Ведь ты сам не хочешь любить, прощать, принимать людей такими, какие они есть, не хочешь понимать их».

Только любовь может нас спасти. Ведь она – плод Духа Святого. То есть в душе появляется дыхание Утешителя, ветер меняет направление, и так мы учимся любви. Это нелегко. Но Господь призвал нас к этому.

Будем стараться любить, и тогда спустя годы, когда нас уже не будет на этом свете, в нашей семье, на нашей улице, в нашем монастыре можно будет услышать: «Он умер, но был таким замечательным человеком! Всех любил…»

Конечно, если нас будут вспоминать, к примеру, как великих постников, это тоже неплохо. Но и пост должен совершаться по любви. Мы постимся, потому что очень любим Господа. То же и с милостыней, и с воздержанием – все должно делаться с любовью. Как говорится, «любовь любовью побеждается»: то есть для того, чтобы преодолеть земное чувство любви (обычную, человеческую любовь, о которой я говорил выше), нужно полюбить Господа. И ради Него оставить прежнюю, земную любовь.

Люби и не переживай, если в ответ не увидишь любви

Любовь объединяет в себе все остальные добродетели. Что бы мы ни делали – без любви все это не имеет смысла, говорит нам апостол Павел. Ведь о добродетелях говорится и в разных философских учениях, последователи которых постились, воздерживались, подвизались. Но это не значит, что они умели по-настоящему любить.

Люби. Пусть твою любовь видят окружающие. Светись любовью. И тогда люди, придя к тебе на могилу, будут также с любовью вспоминать тебя, говоря: «Какую же любовь и благодать нес в себе этот человек! Никого не осуждал, ни с кем не ругался, не помнил зла! Всем помогал, всех утешал, поддерживал! Вот бы нам стать такими же!» Как говорится, три добродетели существуют в мире – вера, надежда и любовь. Но любовь – главнее всех.

Сделай шаг к тому, чтобы обогатить свою душу. Не печалься, если тебя кто-то не любит. Не думай об этом, а лучше попробуй полюбить сам.

Попробуй не брать, а отдавать – по примеру Господа. Попытайся стать лучом света для людей. И не переживай, если в ответ не увидишь любви. Ничего страшного. Ведь и ты любишь не всегда и не всех.

Да, если научиться любви, то будешь любить всех, но на пути к этому будет еще масса ошибок. Поэтому не нужно ожидать от других многого, не нужно требовать любви. Пусть тебя питает то, что живет в твоей душе. И если на твою любовь другой человек ответит любовью, – очень хорошо. Если нет – ничего страшного, не нужно обижаться, потому что в противном случае то добро, которое ты сделал для этого человека, растворится в воздухе, и от него почти ничего не останется.

Люби. Люби всем сердцем и говори слова любви своим детям, родным и всем тем, кому еще не успел сказать, потому что не хотелось. Просто скажи: «Я люблю тебя!» И если в ответ человек начнет смеяться над тобой, не смущайся, а просто скажи: «Спасибо тебе за все то, что ты сделал для меня. Спасибо за то, что ты есть, за то, что помогаешь мне, поддерживаешь и укрепляешь меня. И за то зло, которое ты мне причиняешь, – отдельное спасибо. Ведь благодаря этому я учусь терпеть и прощать – с любовью».

16-го мая. В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня решительно ненавидит; мне уже пересказали две-три эпиграммы на мой счет, довольно колкие, но вместе очень лестные. Ей ужасно странно, что я, который привык к хорошему обществу, который так короток с ее петербургскими кузинами и тетушками, не стараюсь познакомиться с нею. Мы встречаемся каждый день у колодца, на бульваре; я употребляю все свои силы на то, чтоб отвлекать ее обожателей, блестящих адъютантов, бледных москвичей и других, - и мне почти всегда удается. Я всегда ненавидел гостей у себя: теперь у меня каждый день полон дом, обедают, ужинают, играют, - и, увы, мое шампанское торжествует над силою магнетических ее глазок! Вчера я ее встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный персидский ковер. Княжна упрашивала свою маменьку не скупиться: этот ковер так украсил бы ее кабинет!.. Я дал сорок рублей лишних и перекупил его; за это я был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное бешенство. Около обеда я велел нарочно провести мимо ее окон мою черкескую лошадь, покрытую этим ковром. Вернер был у них в это время и говорил мне, что эффект этой сцены был самый драматический. Княжна хочет проповедовать против меня ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта при ней со мною очень сухо кланяются, однако всякий день у меня обедают. Грушницкий принял таинственный вид: ходит, закинув руки за спину, и никого не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор с княгиней и сказал какой-то комплимент княжне: она, видно, не очень разборчива, ибо с тех пор отвечает на его поклон самой милой улыбкою. - Ты решительно не хочешь познакомиться с Лиговскими? - сказал он мне вчера. - Решительно. - Помилуй! самый приятный дом на водах! Все здешнее лучшее общество... - Мой друг, мне и нездешнее ужасно надоело. А ты у них бываешь? - Нет еще; я говорил раза два с княжной, и более, но знаешь, как-то напрашиваться в дом неловко, хотя здесь это и водится... Другое дело, если б я носил эполеты... - Помилуй! да эдак ты гораздо интереснее! Ты просто не умеешь пользоваться своим выгодным положением... да солдатская шинель в глазах чувствительной барышни тебя делает героем и страдальцем. Грушницкий самодовольно улыбнулся. - Какой вздор! - сказал он. - Я уверен, - продолжал я, - что княжна в тебя уж влюблена! Он покраснел до ушей и надулся. О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар!.. - У тебя все шутки! - сказал он, показывая, будто сердится, - во-первых, она меня еще так мало знает... - Женщины любят только тех, которых не знают. - Да я вовсе не имею претензии ей нравиться: я просто хочу познакомиться с приятным домом, и было бы очень смешно, если б я имел какие-нибудь надежды... Вот вы, например, другое дело! - вы победители петербургские: только посмотрите, так женщины тают... А знаешь ли, Печорин, что княжна о тебе говорила? - Как? она тебе уж говорила обо мне?.. - Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в разговор у колодца, случайно; третье слово ее было: "Кто этот господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был с вами, тогда..." Она покраснела и не хотела назвать дня, вспомнив свою милую выходку. "Вам не нужно сказывать дня, - отвечал я ей, - он вечно будет мне памятен..." Мой друг, Печорин! я тебе не поздравляю; ты у нее на дурном замечании... А, право, жаль! потому что Мери очень мила!.. Надобно заметить, что Грушницкий из тех людей, которые, говоря о женщине, с которой они едва знакомы, называют ее моя Мери, моя Sophie, если она имела счастие им понравиться. Я принял серьезный вид и отвечал ему: - Да, она недурна... только берегись, Грушницкий! Русские барышни большею частью питаются только платонической любовью, не примешивая к ней мысли о замужестве; а платоническая любовь самая беспокойная. Княжна, кажется, из тех женщин, которые хотят, чтоб их забавляли; если две минуты сряду ей будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно: твое молчание должно возбуждать ее любопытство, твой разговор - никогда не удовлетворять его вполне; ты должен ее тревожить ежеминутно; она десять раз публично для тебя пренебрежет мнением и назовет это жертвой и, чтоб вознаградить себя за это, станет тебя мучить - а потом просто скажет, что она тебя терпеть не может. Если ты над нею не приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобою накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное... Грушницкий ударил по столу кулаком и стал ходить взад и вперед по комнате. Я внутренно хохотал и даже раза два улыбнулся, но он, к счастью, этого не заметил. Явно, что он влюблен, потому что стал еще доверчивее прежнего; у него даже появилось серебряное кольцо с чернью, здешней работы: оно мне показалось подозрительным... Я стал его рассматривать, и что же?.. мелкими буквами имя Мери было вырезано на внутренней стороне, и рядом - число того дня, когда она подняла знаменитый стакан. Я утаил свое открытие; я не хочу вынуждать у него признаний, я хочу, чтобы он сам выбрал меня в свои поверенные, и тут-то я буду наслаждаться... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сегодня я встал поздно; прихожу к колодцу - никого уже нет. Становилось жарко; белые мохнатые тучки быстро бежали от снеговых гор, обещая грозу; голова Машука дымилась, как загашенный факел; кругом него вились и ползали, как змеи, серые клочки облаков, задержанные в своем стремлении и будто зацепившиеся за колючий его кустарник. Воздух был напоен электричеством. Я углубился в виноградную аллею, ведущую в грот; мне было грустно. Я думал о той молодой женщине с родинкой на щеке, про которую говорил мне доктор... Зачем она здесь? И она ли? И почему я думаю, что это она? и почему я даже так в этом уверен? Мало ли женщин с родинками на щеках? Размышляя таким образом, я подошел к самому гроту. Смотрю: в прохладной тени его свода, на каменной скамье сидит женщина, в соломенной шляпке, окутанная черной шалью, опустив голову на грудь; шляпка закрывала ее лицо. Я хотел уже вернуться, чтоб не нарушить ее мечтаний, когда она на меня взглянула. - Вера! - вскрикнул я невольно. Она вздрогнула и побледнела. - Я знала, что вы здесь, - сказала она. Я сел возле нее и взял ее за руку. Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса; она посмотрела мне в глаза своими глубокими и спокойными глазами; в них выражалась недоверчивость и что-то похожее на упрек. - Мы давно не видались, - сказал я. - Давно, и переменились оба во многом! - Стало быть, уж ты меня не любишь?.. - Я замужем! - сказала она. - Опять? Однако несколько лет тому назад эта причина также существовала, но между тем... Она выдернула свою руку из моей, и щеки ее запылали. - Может быть, ты любишь своего второго мужа?.. Она не отвечала и отвернулась. - Или он очень ревнив? Молчание. - Что ж? Он молод, хорош, особенно, верно, богат, и ты боишься... - я взглянул на нее и испугался; ее лицо выражало глубокое отчаянье, на глазах сверкали слезы. - Скажи мне, - наконец прошептала она, - тебе очень весело меня мучить? Я бы тебя должна ненавидеть. С тех пор как мы знаем друг друга, ты ничего мне не дал, кроме страданий... - Ее голос задрожал, она склонилась ко мне и опустила голову на грудь мою. "Может быть, - подумал я, - ты оттого-то именно меня и любила: радости забываются, а печали никогда..." Я ее крепко обнял, и так мы оставались долго. Наконец губы наши сблизились и слились в жаркий, упоительный поцелуи; ее руки были холодны как лед, голова горела. Тут между нами начался один из тех разговоров, которые на бумаге не имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить: значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как в итальянской опере. Она решительно не хочет, чтоб я познакомился с ее мужем - тем хромым старичком, которого я видел мельком на бульваре: она вышла за него для сына. Он богат и страдает ревматизмами. Я не позволил себе над ним ни одной насмешки: она его уважает, как отца, - и будет обманывать, как мужа... Странная вещь сердце человеческое вообще, и женское в особенности! Муж Веры, Семен Васильевич Г...в, дальний родственник княгини Лиговской. Он живет с нею рядом; Вера часто бывает у княгини; я ей дал слово познакомиться с Лиговскими и волочиться за княжной, чтоб отвлечь от нее внимание. Таким образом, мои планы нимало не расстроились, и мне будет весело... Весело!.. Да, я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь, - теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая привычка сердца!.. Однако мне всегда было странно: я никогда не делался рабом любимой женщины; напротив я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. Отчего это? - оттого ли что я никогда ничем очень не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это - магнетическое влияния сильного организма? или мне просто не удавалось встретить женщину с упорным характером? Надо признаться, что я точно не люблю женщин с характером: их ли это дело!.. Правда, теперь вспомнил: один раз, один только раз я любил женщину с твердой волей, которую никогда не мог победить... Мы расстались врагами, - и то, может быть, если б я ее встретил пятью годами позже, мы расстались бы иначе... Вера больна, очень больна, хотя в этом и не признается, я боюсь, чтобы не было у нее чахотки или той болезни, которую называют fievre lente - болезнь не русская вовсе, и ей на нашем языке нет названия. Гроза застала нас в гроте и удержала лишних полчаса. Она не заставляла меня клясться в верности, не спрашивала, любил ли я других с тех пор, как мы расстались... Она вверилась мне снова с прежней беспечностью, - я ее не обману; она единственная женщина в мире, которую я не в силах был бы обмануть. я знаю, мы скоро разлучимся опять и, может быть, на веки: оба пойдем разными путями до гроба; но воспоминание о ней останется неприкосновенным в душе моей; я ей это повторял всегда и она мне верит, хотя говорит противное. Наконец мы расстались; я долго следил за нею взором, пока ее шляпка не скрылась за кустарниками и скалами. Сердце мое болезненно сжалось, как после первого расставания. О, как я обрадовался этому чувству! Уж не молодость ли с своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять, или это только ее прощальный взгляд, последний подарок - на память?.. А смешно подумать, что на вид я еще мальчик: лицо хотя бледно, но еще свежо; члены гибки и стройны; густые кудри вьются, глаза горят, кровь кипит... Возвратясь домой, я сел верхом и поскакал в степь; я люблю скакать на гояччей лошади по высокой траве, против пустынного ветра; с жадностью глотаю я благовонный воздух и устремляю взоры в синюю даль, стараясь уловить туманные очерки предметов, которые ежеминутно становятся все яснее и яснее. Какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль, все в минуту рассеется; на душе станет легко, усталость тела победит тревогу ума. Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор, озаренных южным солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потока, падающего с утеса на утес. Я думаю, казаки, зевающие на своих вышках, видя меня скачущего без нужды и цели, долго мучились этой загадкой, ибо, верно, по одежде приняли меня за черкеса. Мне в самом деле говорили, что в черкесском костюме верхом я больше похож на кабардинца, чем многие кабардинцы. И точно, что касается до этой благородной боевой одежды, я совершенный денди: ни одного галуна лишнего; оружие ценное в простой отделке, мех на шапке не слишком длинный, не слишком короткий; ноговицы и черевики пригнаны со всевозможной точностью; бешмет белый, черкеска темно-бурая. Я долго изучал горскую посадку: ничем нельзя так польстить моему самолюбию, как признавая мое искусство в верховой езде на кавказский лад. Я держу четырех лошадей: одну для себя, трех для приятелей, чтоб не скучно было одному таскаться по полям; они берут моих лошадей с удовольствием и никогда со мной не ездят вместе. Было уже шесть часов пополудни, когда вспомнил я, что пора обедать; лошадь моя была измучена; я выехал на дорогу, ведущую из Пятигорска в немецкую колонию, куда часто водяное общество ездит en piquenique6. Дорога идет, извиваясь между кустарниками, опускаясь в небольшие овраги, где протекают шумные ручьи под сенью высоких трав; кругом амфитеатром возвышаются синие громады Бешту, Змеиной, Железной и Лысой горы. Спустясь в один из таких оврагов, называемых на здешнем наречии балками, я остановился, чтоб напоить лошадь; в это время показалась на дороге шумная и блестящая кавалькада: дамы в черных и голубых амазонках, кавалеры в костюмах, составляющих смесь черкесского с нижегородским; впереди ехал Грушницкий с княжною Мери. Дамы на водах еще верят нападениям черкесов среди белого дня; вероятно, поэтому Грушницкий сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон в этом геройском облечении. Высокий куст закрывал меня от них, но сквозь листья его я мог видеть все и отгадать по выражениям их лиц, что разговор был сентиментальный. Наконец они приблизились к спуску; Грушницкий взял за повод лошадь княжны, и тогда я услышал конец их разговора: - И вы целую жизнь хотите остаться на Кавказе? - говорила княжна. - Что для меня Россия! - отвечал ее кавалер, - страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть на меня с презрением, тогда как здесь - здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с вами... - Напротив... - сказала княжна, покраснев. Лицо Грушницкого изобразило удовольствие. Он продолжал: - Здесь моя жизнь протечет шумно, незаметно и быстро, под пулями дикарей, и если бы бог мне каждый год посылал один светлый женский взгляд, один, подобный тому... В это время они поравнялись со мной; я ударил плетью по лошади и выехал из-за куста... - Mon Dieu, un Circassien!..7 - вскрикнула княжна в ужасе. Чтоб ее совершенно разуверить, я отвечал по-французски, слегка наклонясь: - Ne craignez rien, madame, - je ne suis pas plus dangereux que votre cavalier8. Она смутилась, - но отчего? от своей ошибки или оттого, что мой ответ ей показался дерзким? Я желал бы, чтоб последнее мое предположение было справедливо. Грушницкий бросил на меня недовольный взгляд. Поздно вечером, то есть часов в одиннадцать, я пошел гулять по липовой аллее бульвара. Город спал, только в некоторых окнах мелькали огни. С трех сторон чернели гребни утесов, отрасли Машука, на вершине которого лежало зловещее облачко; месяц подымался на востоке; вдали серебряной бахромой сверкали снеговые горы. Оклики часовых перемежались с шумом горячих ключей, спущенных на ночь. Порою звучный топот коня раздавался по улице, сопровождаемый скрыпом нагайской арбы и заунывным татарским припевом. Я сел на скамью и задумался... Я чувствовал необходимость излить свои мысли в дружеском разговоре... но с кем? "Что делает теперь Вера?" - думал я... Я бы дорого дал, чтоб в эту минуту пожать ее руку. Вдруг слышу быстрые и неровные шаги... Верно, Грушницкий... Так и есть! - Откуда? - От княгини Лиговской, - сказал он очень важно. - Как Мери поет!.. - Знаешь ли что? - сказал я ему, - я пари держу, что она не знает, что ты юнкер; она думает, что ты разжалованный... - Может быть! Какое мне дело!.. - сказал он рассеянно. - Нет, я только так это говорю... - А знаешь ли, что ты нынче ее ужасно рассердил? Она нашла, что это неслыханная дерзость; я насилу мог ее уверить, что ты так хорошо воспитан и так хорошо знаешь свет, что не мог иметь намерение ее оскорбить; она говорит, что у тебя наглый взгляд, что ты, верно, о себе самого высокого мнения. - Она не ошибается... А ты не хочешь ли за нее вступиться? - Мне жаль, что не имею еще этого права... - О-го! - подумал я, - у него, видно, есть уже надежды..." - Впрочем, для тебя же хуже, - продолжал Грушницкий, - теперь тебе трудно познакомиться с ними, - а жаль! это один из самых приятных домов, какие я только знаю. . . Я внутренно улыбнулся. - Самый приятный дом для меня теперь мой, - сказал я, зевая, и встал, чтоб идти. - Однако признайся, ты раскаиваешься? . . - Какой вздор! если я захочу, то завтра же буду вечером у княгини... - Посмотрим.. . - Даже, чтоб тебе сделать удовольствие, стану волочиться за княжной... - Да, если она захочет говорить с тобой... - Я подожду только той минуты, когда твой разговор ей наскучит... Прощай!.. - А я пойду шататься, - я ни за что теперь не засну... Послушай, пойдем лучше в ресторацию, там игра... мне нужны нынче сильные ощущения... - Желаю тебе проиграться... Я пошел домой.

Однако мне всегда было странно: я никогда не делался рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. Отчего это? – оттого ли что я никогда ничем очень не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это – магнетическое влияния сильного организма? или мне просто не удавалось встретить женщину с упорным характером?

Надо признаться, что я точно не люблю женщин с характером: их ли это дело!..

Правда, теперь вспомнил: один раз, один только раз я любил женщину с твердой волей, которую никогда не мог победить… Мы расстались врагами, – и то, может быть, если б я ее встретил пятью годами позже, мы расстались бы иначе…

Вера больна, очень больна, хотя в этом и не признается, я боюсь, чтобы не было у нее чахотки или той болезни, которую называют fievre lente – болезнь не русская вовсе, и ей на нашем языке нет названия.

Гроза застала нас в гроте и удержала лишних полчаса. Она не заставляла меня клясться в верности, не спрашивала, любил ли я других с тех пор, как мы расстались… Она вверилась мне снова с прежней беспечностью, – я ее не обману: она единственная женщина в мире, которую я не в силах был бы обмануть. Я знаю, мы скоро разлучимся опять и, может быть, на веки: оба пойдем разными путями до гроба; но воспоминание о ней останется неприкосновенным в душе моей; я ей это повторял всегда и она мне верит, хотя говорит противное.

Наконец мы расстались; я долго следил за нею взором, пока ее шляпка не скрылась за кустарниками и скалами. Сердце мое болезненно сжалось, как после первого расставания. О, как я обарадовался этому чувству! Уж не молодость ли с своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять, или это только ее прощальный взгляд, последний подарок – на память?.. А смешно подумать, что на вид я еще мальчик: лицо хотя бледно, но еще свежо; члены гибки и стройны; густые кудри вьются, глаза горят, кровь кипит…

Возвратясь домой, я сел верхом и поскакал в степь; я люблю скакать на горячей лошади по высокой траве, против пустынного ветра; с жадностью глотаю я благовонный воздух и устремляю взоры в синюю даль, стараясь уловить туманные очерки предметов, которые ежеминутно становятся все яснее и яснее. Какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль, все в минуту рассеется; на душе станет легко, усталость тела победит тревогу ума. Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор, озаренных южным солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потока, падающего с утеса на утес.

Я думаю, казаки, зевающие на своих вышках, видя меня скачущего без нужды и цели, долго мучились этой загадкой, ибо, верно, по одежде приняли меня за черкеса. Мне в самом деле говорили, что в черкесском костюме верхом я больше похож на кабардинца, чем многие кабардинцы. И точно, что касается до этой благородной боевой одежды, я совершенный денди: ни одного галуна лишнего; оружие ценное в простой отделке, мех на шапке не слишком длинный, не слишком короткий; ноговицы и черевики пригнаны со всевозможной точностью; бешмет белый, черкеска темно-бурая. Я долго изучал горскую посадку: ничем нельзя так польстить моему самолюбию, как признавая мое искусство в верховой езде на кавказский лад. Я держу четырех лошадей: одну для себя, трех для приятелей, чтоб не скучно было одному таскаться по полям; они берут моих лошадей с удовольствием и никогда со мной не ездят вместе. Было уже шесть часов пополудни, когда вспомнил я, что пора обедать; лошадь моя была измучена; я выехал на дорогу, ведущую из Пятигорска в немецкую колонию, куда часто водяное общество ездит en piquenique . Дорога идет, извиваясь между кустарниками, опускаясь в небольшие овраги, где протекают шумные ручьи под сенью высоких трав; кругом амфитеатром возвышаются синие громады Бешту, Змеиной, Железной и Лысой горы. Спустясь в один из таких оврагов, называемых на здешнем наречии балками, я остановился, чтоб напоить лошадь; в это время показалась на дороге шумная и блестящая кавалькада: дамы в черных и голубых амазонках, кавалеры в костюмах, составляющих смесь черкесского с нижегородским ; впереди ехал Грушницкий с княжною Мери.

Дамы на водах еще верят нападениям черкесов среди белого дня; вероятно, поэтому Грушницкий сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон в этом геройском облечении. Высокий куст закрывал меня от них, но сквозь листья его я мог видеть все и отгадать по выражениям их лиц, что разговор был сентиментальный. Наконец они приблизились к спуску; Грушницкий взял за повод лошадь княжны, и тогда я услышал конец их разговора:

– И вы целую жизнь хотите остаться на Кавказе? – говорила княжна.

– Что для меня Россия! – отвечал ее кавалер, – страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть на меня с презрением, тогда как здесь – здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с вами…

– Напротив… – сказала княжна, покраснев.

Лицо Грушницкого изобразило удовольствие. Он продолжал:

– Здесь моя жизнь протечет шумно, незаметно и быстро, под пулями дикарей, и если бы бог мне каждый год посылал один светлый женский взгляд, один, подобный тому…

В это время они поравнялись со мной; я ударил плетью по лошади и выехал из-за куста…

– Mon Dieu, un Circassien!.. – вскрикнула княжна в ужасе. Чтоб ее совершенно разуверить, я отвечал по-французски, слегка наклонясь:

– Ne craignez rien, madame, – je ne suis pas plus dangereux que votre cavalier .

Она смутилась, – но отчего? от своей ошибки или оттого, что мой ответ ей показался дерзким? Я желал бы, чтоб последнее мое предположение было справедливо. Грушницкий бросил на меня недовольный взгляд.

Как же она меня достала!..
Я устал от её чрезмерной опеки, заботы, нежности.. Её, когда-то любимые объятия, меня уже просто душили. Мы редко общались, виделись ещё реже, но! её было так много в моей жизни! Она была везде и всегда.. Доброе утро! Удачного дня! Хорошего вечера! Спокойной ночи! Как спалось?.. Это уже было просто невыносимо. Такое ощущение, что она медленно, по чуть-чуть залезла в мою голову и умело дёргала за ниточки: что мне делать, когда делать и как это лучше сделать.. с кем общаться, а кому запрещено звонить под любым предлогом... Да какая тебе разница как дела у моей мамы и купил ли я себе ту рубашку, что давно уже собирался?! Да, купил! Ещё на прошлой неделе! Ах, ты "даже и не знала"? Надо же, какая бедапечальтоска неодолимая! А что, объязанна была знать? Трусы вчера купил! Трое! Одни синие, другие серые в клетку.. А, может, тебе фото скинуть, не??!.. Да я и сам знаю, что это плохо, что не успел позавтракать. И в аптеку помню, что заехать надо.. (хотя, да.. за аптеку спасибо.. я бы только вечером вспомнил).. Да, я опять опоздал/не вышел на работу. Да потому что бухал с друзьями чуть ли не до утра! Что? Бабы? Нет, баб не было.. а, может, и были.. Не важно! Всё, займи себя чем-нибудь, я спать хочу!.. И на её тихое "ну, зачем ты так?.. я же и вправду соскучилась.. тебя так мало в моей жизни.." - я всегда думал: Как? Как тебе может быть меня мало? Я ведь вижу тебя ровно столько, сколько и ты меня, но мне тебя предостаточно, а у тебя "менянехватание"? Как такое возможно??!...
..Мы расстались.. Однажды она просто не позвонила мне. А в последнее время мы только так и общались.. я забыл когда в последний раз набирал её номер.. и она больше не звонила.. только СМС: "Спасибо. Будьте счастливы!".. Я почувствовал облегчение и.. ещё какое-то непонятное чувство. Проходили дни за днями, она молчала. Не скажу чтобы я ждал её звонка, скорее всего, просто знал.. знал, что она позвонит. Ведь так было всегда. Иногда она обижалась на меня так, что молчала сутками, а потом не выдерживала и первая бросалась реанимировать нашу любовь. И я снова оказался прав. Через неделю она позвонила. Её голос звучал, как мурлыканье котёнка.. тихий, нежный, спокойный и такой.. родной. Но на этот раз она позвонила не для реанимации, а для того, чтобы "хоть расстаться по-человечески"...
..Мы расстались.. Наконец-то я свободен! Можно спокойно вдохнуть полной грудью! Первые дни, правда, как-то неспокойно было на душе. Я по-прежнему чувствовал её присутствие во всём и везде: дома, на улице, в магазине, на работе, в телефоне, фото, сообщениях, треках... Мы не один год были вместе, чтобы я так легко вычеркнул её из своей памяти, сердца... В ушах продолжал звучать её голос, её последнее "Прощай!".. В том последнем разговоре она пыталась быть спокойной, пыталась улыбаться. Но только пыталась. Я то знал, я чувствовал, что она плачет. И те паузы что она делала, были совсем не для того, чтобы подобрать слова, а для того чтобы хоть как-то справиться со слезами, чтобы я не понял, что она плачет. А я понимал.. но молчал... Я всегда понимал её настроение. Даже когда она улыбалась и говорила что всё хорошо, я знал, что не всё хорошо. Я понимал её настроение даже по её сообщениях. Я понимал, что за своими многоточиями и весёлыми смайлами она прячет что-то более важное, какие-то свои переживания, боль. Какие? Я не вникал, не расспрашивал. Но знал, что не всё у неё хорошо. А когда она всё же открывалась мне полностью.. я не находил слов, чтобы хоть как-то её утешить, успокоить, помочь, поддержать... Это только она так умела: как-то незаметно для меня докопаться до глубины моих проблем, вывести на разговор, выслушать, поддержать.. Я так не умел. Или не хотел...
..Мы расстались... Я свободен! Можно вдохнуть полной грудью! - кричал мне огромный Эго-зверь, который давно со мной жил... Но сегодня.. вновь вернувшись в пустую квартиру.. я его не обнаружил... Вместо него из дальнего уголка моей души испуганно выглядывал маленький измученный зверёк.. и шёпотом мне говорил: Ты свободен! Можешь вдохнуть полной грудью!..... Я пробую... Пробую... А нечем...

Начнем с того, что совместная жизнь до свадьбы — полезная штука, помогающая не только экономить деньги, если вы оба снимаете жилье, но и лучше узнать друг друга. Но если отношения развалились, а вы, например, не можете сейчас позволить себе разъезд и обоим некуда уйти — это, конечно, не вносит в жизнь ярких красок. Вот что рассказали об этом участницы таких« совместно-раздельных» проживаний.

«До переезда в другой город мы встречались около года. А когда переехали и вместе с друзьями сняли квартиру, вышло так, что я делаю дом уютным, а он не считает нужным даже вещи распаковать! Он нашел работу, завел собственных друзей, а наши отношения отошли на второй план. Спустя полтора месяца я поставила вопрос ребром. Сказала, что раз у нас ничего не вышло, ему придется съехать. Он кивнул… и почти ничего не изменилось. Его вещи так и стояли в комнате, кот ходил вокруг меня, а он появлялся время от времени и спал на диване. Мы с соседями старались его игнорировать, но все это было очень неудобно. При этом я никак не могла выбросить его из головы. Если его не было дома, я начинала мучительно думать, где и с кем он проводит время, а когда он приходил — не могла спокойно пройти мимо. И когда он наконец съехал, я вздохнула свободно», — Катя, 25 лет.
«Мы встречались два года, а на третьем все пошло не так. Мы поругались, но потом решили, что попробуем еще раз. Ничего не вышло. К счастью, у нас была двухкомнатная квартира, и я переехала во вторую комнату, купила немного мебели… В целом все было неплохо: из-за разных графиков мы почти не виделись. Но был один нюанс: месяц спустя, когда эмоции улеглись, вернулось физическое влечение. Мы снова занялись сексом, хотя формально разошлись. Но вскоре поняли, что так мы еще долго друг друга не отпустим, и пришлось все прекратить и разъехаться», — Юлия, 26 лет.
«Мы встречались четыре года, все шло хорошо, пока мы не подписали двухлетний договор аренды отличной студии. И начали ругаться на этапе выбора мебели, буквально через неделю после переезда. В итоге нам обоим все надоело, мы расстались… но продолжили спать в одной кровати, потому что больше было негде. Еще через месяц я поняла, что это ужасно неудобно, хотя мы и подвинули графики, чтобы поменьше встречаться в квартире. В конце концов мы сдали ее друзьям друзей и разъехались», — Ольга, 28 лет.
«Мы встречались несколько лет, приезжая друг к другу: он француз и служил в Тулузе. В итоге я все бросила и переехала к нему, хотя понимала, что роль офицерской жены не для меня. Оказалось, он обманщик и часто мне изменял! Я решила, что с этим надо что-то делать… а тут еще выяснилось, что мне дали стипендию в американском университете. Я откровенно поговорила с ним и сказала, что через три месяца уеду. Мы оба знали, что на этом отношения точно закончатся. Он превратил эти три месяца в настоящий ад. Учитывая, что мы жили в крошечной квартире, сделать это было несложно. Я рыдала от счастья все 8 часов полета. Теперь понимаю, что жить вместе после разрыва нельзя», — Наталья, 32 года.