Ледовое побоище Вскоре после победы на Неве его отношения с новгородским боярством разладились, в результате столкновений с боярами Александр Невский был вынужден покинуть Новгород.После вторжения ливонских рыцарей на Русь новгородцы послали к князю Александру гонцов

Наиболее подробное описание событий Куликовской битвы сохранило нам «Сказание о Мамаевом побоище» – основной памятник Куликовского цикла. Произведение это пользовалось огромной популярностью у древнерусских читателей. Сказание многократно переписывалось и перерабатывалось и дошло до нас в восьми редакциях и большом количестве вариантов. О популярности памятника у средневекового читателя как «четьего» произведения свидетельствует большое число лицевых (иллюстрированных миниатюрами) списков его.
Точное время создания «Сказания о Мамаевом побоище» неизвестно. В тексте Сказания встречаются анахронизмы и ошибки (на некоторых из них мы остановимся подробнее ниже). Обычно они объясняются поздним происхождением памятника. Это глубокое заблуждение. Отдельные из этих «ошибок» настолько очевидны, что в развернутом повествовании об историческом событии они не могли иметь места, если бы автор не преследовал этим какой то определенной цели. И, как мы убедимся далее, умышленная замена одного имени другим имела смысл только в том случае, если рассказ составлялся не в слишком отдаленное от описываемых в нем событий время. Анахронизмы и «ошибки» Сказания объясняются публицистической направленностью произведения.
В последнее время вопрос о датировке Сказания привлек к себе много внимания. Ю. К. Бегунов относит время создания Сказания на период между серединой и концом XV в., И. Б. Греков – к 90 м гг. XIV в., В. С. Мингалев – к 30–40 м гг. XVI в., М. А. Салмина – к периоду с 40 х гг. XV в. до начала XVI в. Вопрос этот весьма гипотетичен и считать его решенным нельзя. Мы считаем наиболее вероятным датировать возникновение Сказания первой четвертью XV в. Особый интерес к Куликовской битве в это время может объясняться вновь обострившимися взаимоотношениями с Ордой, и в частности нашествием Едигея на Русь в 1408 г. Нашествие Едигея, успех которого объяснялся недостаточной сплоченностью и единодушием русских князей, пробуждает мысль о необходимости восстановить единение под руководством великого князя московского для борьбы с внешним врагом. Эта мысль является основной в Сказании.
Главный герой Сказания – Дмитрий Донской. Сказание – это не только рассказ о Куликовской битве, но и произведение, посвященное восхвалению великого князя московского. Автор изображает Дмитрия мудрым и мужественным полководцем, подчеркивает его воинскую доблесть и отвагу. Все остальные персонажи группируются вокруг Дмитрия Донского. Дмитрий – старший среди русских князей, все они – его верные вассалы, его младшие братья. Взаимоотношения между старшими и младшими князьями, которые представляются автору идеальными и которым должны следовать все русские князья, показаны в памятнике на примере отношений между Дмитрием Ивановичем и его двоюродным братом Владимиром Андреевичем Серпуховским. Владимир Андреевич всюду рисуется верным вассалом великого князя московского, беспрекословно выполняющим все его повеления. Такое подчеркивание преданности и любви князя серпуховского к князю московскому наглядно иллюстрировало вассальную преданность младшего князя князю старшему.
В Сказании поход Дмитрия Ивановича благословляет митрополит Киприан, который в действительности в 1380 г. даже не находился в пределах Руси, а из за «замятни» на митрополии (см. ранее) в Москве вообще не было в это время митрополита. Это, конечно, не ошибка автора Сказания, а литературно публицистический прием. Автору Сказания, поставившему своей целью в лице Дмитрия Донского показать идеальный образ великого князя московского, необходимо было представить его поддерживающим прочный союз с митрополитом. В число действующих лиц из публицистических соображений автор мог ввести митрополита Киприана, хотя это и противоречило исторической действительности (формально Киприан являлся в это время митрополитом всея Руси).
Мамай, враг Русской земли, изображается автором Сказания в резко отрицательных тонах. Он полная противоположность Дмитрию Донскому: всеми деяниями Дмитрия руководит бог, все, что делает Мамай, – от дьявола. Принцип «абстрактного психологизма» в данном случае проявляется очень ярко. Так же прямолинейно противопоставлены русским воинам татары. Русское войско характеризуется как светлая, нравственно высокая сила, татарское – как сила мрачная, жестокая, резко отрицательная. Даже смерть совершенно различна для тех и других. Для русских это слава и спасение для жизни вечной, для татар – погибель бесконечная: «Мнози людие от обоих унывають, видяще убо пред очима смерть. Начаша же погании половци с многым студом омрачатися о погибели жывота своего, понеже убо умре нечестивый, и погыбе память их с шумом. А правовернии же человеци паче процьветоша радующеся, чающе съвръшенаго оного обетованиа, прекрасных венцов, о них же поведа великому князю преподобный игумен Сергий».
Литовским союзником Мамая в Сказании назван князь Ольгерд. На самом деле во время событий Куликовской битвы союз с Мамаем заключил сын Ольгерда Ягайло, а Ольгерд к этому времени уже умер. Как и в случае с Киприаном, перед нами не ошибка, а сознательный литературно публицистический прием. Для русского человека конца XIV – начала XV в., а особенно для москвичей, имя Ольгерда было связано с воспоминаниями о его походах на Московское княжество; это был коварный и опасный враг Руси, о воинской хитрости которого сообщалось в летописной статье некрологе о его смерти. Поэтому назвать Ольгерда союзником Мамая вместо Ягайла могли только в то время, когда это имя было еще хорошо памятно как имя опасного врага Москвы. В более позднее время такая перемена имен не имела никакого смысла. Не случайно поэтому уже в ранний период литературной истории памятника в некоторых редакциях Сказания имя Ольгерда заменяли в соответствии с исторической правдой именем Ягайла. Называя союзником Мамая Ольгерда, автор Сказания тем самым усиливал и публицистическое и художественное звучание своего произведения: против Москвы выступали самые коварные и опасные враги, но и они потерпели поражение. Замена имени литовского князя имела и еще один оттенок: в союзе с Дмитрием выступали князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, дети Ольгерда. Благодаря тому, что в Сказании фигурировал Ольгерд, получалось, что против него выступали даже собственные дети, что также усиливало и публицистическую и сюжетную остроту произведения.
Героический характер события, изображенного в Сказании, обусловил обращение автора к устным преданиям о Мамаевом побоище, к эпическим рассказам об этом событии. К устным преданиям, скорее всего, восходит эпизод единоборства перед началом общего сражения инока Троице Сергиева монастыря Пересвета с татарским богатырем. Эпическая основа ощущается в рассказе об «испытании примет» Дмитрием Волынцем – опытный воевода Дмитрий Волынец с великим князем в ночь накануне боя выезжают в поле между русскими и татарскими войсками, и Волынец слышит, как земля плачет «надвое» – о татарских и русских воинах: будет много убитых, но все же русские одолеют. Устное предание, вероятно, лежит и в основе сообщения Сказания о том, что Дмитрий перед сражением надел княжеские доспехи на любимого воеводу Михаила Бренка, а сам в одежде простого воина с железной палицей первым ринулся в бой. Влияние устной народной поэзии на Сказание обнаруживается в использовании автором отдельных изобразительных средств, восходящих к приемам устного народного творчества. Русские воины сравниваются с соколами и кречетами, русские побивают врагов «аки лес клоняху, аки трава от косы постилается». Как отражение фольклорного влияния может расцениваться плач великой княгини Евдокии после прощания с князем, уходящим из Москвы на борьбу с татарами. Хотя автор дает этот плач в форме молитвы, все же в нем можно отметить и отражение элементов народного плача причитания. Поэтичностью проникнуты описания русского воинства («Доспехы же русских сынов, аки вода в вся ветры колыбашеся. Шоломы злаченыя на главах их, аки заря утренняа в время ведра светящися, яловци же шоломов их, аки пламя огньное пашется», с. 62–63), ярки картины природы, глубоко эмоциональны и не лишены жизненной правдивости отдельные авторские замечания. Рассказывая, например, о прощании уходящих из Москвы на битву воинов с женами, автор пишет, что жены «в слезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи», и добавляет, что «князь же великий сам мало ся удръжа от слез, не дав ся прослезити народа ради» (с. 54).
Широко пользовался автор Сказания поэтическими образами и средствами «Задонщины». Взаимодействие этих памятников носило обоюдный характер: в поздних списках «Задонщины» встречаются вставки из «Сказания о Мамаевом побоище».
«Сказание о Мамаевом побоище» представляло для читателей интерес уже тем, что оно подробно описывало все обстоятельства Куликовской битвы. Некоторые из них носили легендарно эпический характер, некоторые являются отражением действительных фактов, ни в каких других источниках не зафиксированных. Однако не только в этом привлекательность произведения. Несмотря на значительный налет риторичности, «Сказание о Мамаевом побоище» имеет ярко выраженный сюжетный характер. Не только само событие, но и судьбы отдельных лиц, развитие перипетий сюжета заставляло читателей волноваться и сопереживать описываемому. И в целом ряде редакций памятника сюжетные эпизоды усложняются, увеличивается их количество. Все это делало «Сказание о Мамаевом побоище» не только историко публицистическим повествованием, но и произведением, которое могло увлечь читателя своим сюжетом и характером развития этого сюжета.

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

Начало повести о том, как даровал бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем и как молитвами пречистой богородицы и русских чудотворцев православное христианство - Русскую землю бог возвысил, а безбожных агарян посрамил.

Хочу вам, братья, поведать о брани недавней войны, как случилась битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными агарянами. И возвысил бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их дикость, как и в старые времена помог Гедеону над мадиамами и преславному Моисею над фараоном. Надлежит нам поведать о величии и милости божьей, как исполнил господь пожелание верных ему, как помог великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу над безбожными половцами и агарянами.

Попущением божьим, за грехи наши, по наваждению дьявола поднялся князь восточной страны, по имени Мамай, язычник верой, идолопоклонник и иконоборец, злой преследователь христиан. И начал подстрекать его дьявол, и вошло в сердце его искушение против мира христианского, и подучил его враг, как разорить христианскую веру и осквернить святые церкви, потому что всех христиан захотел покорить себе, чтобы не славилось имя господне средь верных богу. Господь же наш, бог, царь и творец всего сущего, что пожелает, то и исполнит.

Тот же безбожный Мамай стал похваляться и, позавидовав второму Юлиану-отступнику, царю Батыю, начал расспрашивать старых татар, как царь Батый покорил Русскую землю. И стали ему сказывать старые татары, как покорил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимир, и всю Русь, славянскую землю, и великого князя Юрия Дмитриевича убил, и многих православных князей перебил, а святые церкви осквернил и многие монастыри и села пожег, а во Владимире соборную церковь златоверхую пограбил. И так как был ослеплен он умом, то того не постиг, что, как господу угодно, так и будет: так же и в давние дни Иерусалим был пленен Титом-римлянином и Навуходоносором, царем вавилонским, за прегрешения и маловерие иудеев, - но не бесконечно гневается господь и не вечно он карает.

Узнав все от своих старых татар, начал Мамай поспешать, дьяволом распаляемый непрестанно, ополчаясь на христиан. И, забывшись, стал говорить своим алпаутам, и есаулам, и князьям, и воеводам, и всем татарам так: «Я не хочу так поступить как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие города наилучшие достаточны, будут для нас - тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем», - а не знал того, проклятый, что Господня рука высока.

И через несколько дней перешел он великую реку Волгу со всеми силами, и другие многие орды к великому воинству своему присоединил и сказал им: «Пойдем на Русскую землю и разбогатеем от русского золота!» Пошел же безбожный на Русь, будто лев, ревущий ярясь, будто неутолимая гадюка злобой дыша. И дошел уже до устья реки. Воронежа, и распустил всю силу свою, и наказал всем татарам своим так: «Пусть не пашет ни один из вас хлеба, будьте готовы на русские хлеба!»

Прознал же о том князь Олег Рязанский, что Мамай кочует на Воронеже и хочет идти на Русь, на великого князя Дмитрия Ивановича Московского. Скудость ума была в голове его, послал сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и с многими дарами и писал грамоты свои к нему так: «Восточному великому и свободному, царям царю Мамаю - радоваться! Твой ставленник, тебе присягавший Олег, князь рязанский, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь идти на Русскую землю, на своего слугу князя Димитрия Ивановича Московского, устрашить его хочешь. Теперь же, господин и пресветлый царь, настало твое время: золотом, и серебром, и богатством многим переполнилась земля Московская, и всякими драгоценностями твоему владению на потребу. А князь Димитрий Московский - человек христианский - как услышит слово ярости твоей, «то отбежит в дальние пределы свои: либо в Новгород Великий, или на Белоозеро, или на Двину, а великое богатство московское и золото - все в твоих руках будет и твоему войску на потребу. Меня же, раба твоего, Олега Рязанского, власть твоя пощадит, о царь: ведь ради тебя я крепко устрашаю Русь и князя Димитрия. И еще просим тебя, о царь, оба раба твои, Олег Рязанский и Ольгерд Литовский: обиду приняли мы великую от этого великого князя Димитрия Ивановича, и как бы мы в своей обиде твоим именем царским ни грозили ему, а он о том не тревожится. И еще, господин наш царь, город мой Коломну он себе захватил - и о всем том, о царь, жалобу воссылаем тебе».

И другого послал скоро своего вестника князь Олег Рязанский со своим письмом, написано же в грамоте было так: «К великому князю Ольгерду Литовскому - радоваться великою радостию! Известно ведь, что издавна ты замышлял на великого князя Димитрия Ивановича Московского, с тем чтобы изгнать его из Москвы и самому завладеть Москвою. Ныне же, княже, настало наше время, ибо великий царь Мамай грядет на него и на землю его. И сейчас, княже, присоединимся мы оба к царю Мамаю, ибо знаю я, что царь даст тебе город Москву, да и другие города, что поближе к твоему княжеству, а мне отдаст он город Коломну, да Владимир, да Муром, которые к моему княжеству поближе стоят. Я же послал своего гонца к царю Мамаю с великою честью и со многими дарами, так же и ты пошли своего гонца, и что у тебя есть из даров, то пошли ты к нему, грамоты свои написав, а как - сам знаешь, ибо больше меня понимаешь в том».

Князь же Ольгерд Литовский, прознав про все это, очень рад был великой похвале друга своего князя Олега Рязанского и отправляет быстро посла к царю Мамаю с великими дарами и подарками для царских забав. А пишет свои грамоты так: «Восточному великому царю Мамаю! Князь Ольгерд Литовский, присягавший тебе, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь наказать свой удел, своего слугу, московского князя Димитрия, потому и молю тебя, свободный царь, раб твой: великую обиду наносит князь Димитрий Московский улуснику твоему князю Олегу Рязанскому, да и мне также большой вред чинит. Господин царь, свободный Мамай! Пусть придет власть твоего правления теперь и в наши места, пусть обратится, о царь, твое внимание на наши страдания от московского князя Димитрия Ивановича».

Помышляли же про себя Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, говоря так: «Когда услышит князь Димитрий о приходе царя, и о ярости его, и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину, а мы сядем в Москве и в Коломне. Когда же царь придет, мы его с большими дарами встретим и с великою честью, и умолим его, возвратится царь в свои владения, а мы княжество Московское по царскому велению разделим меж собою - то к Вильне, а то к Рязани, и даст нам царь Мамай ярлыки свои и потомкам нашим после нас». Не ведали ведь, что замышляют и что говорят, как несмышленые малые дети, не ведающие божьей силы и господнего предначертания. Ибо воистину сказано: «Если кто к богу веру с добрыми делами и правду в сердце держит и на бога уповает, то такого человека господь не предаст врагам в уничижение и на осмеянье».

Государь же князь великий Дмитрий Иванович - добрый человек - образцом был смиренномудрия, небесной жизни желал, ожидая от бога грядущих вечных благ, не ведая того, что на него замышляют злой заговор ближние его друзья. О таких ведь пророк и сказал: «Не сотвори ближнему своему зла и не рой, не копай врагу своему ямы, но на бога-творца надейся, господь бог может оживить и умертвить».

Пришли же послы к царю Мамаю от Ольгерда Литовского и от Олега Рязанского и принесли ему большие дары и грамоты. Царь же принял дары и письма благосклонно и, заслушав грамоты и послов почтя, отпустил и написал ответ такой: «Ольгерду Литовскому и Олегу Рязанскому. За дары ваши и за восхваление ваше, ко мне обращенное, каких захотите от меня владений русских, теми одарю вас. А вы в верности мне присягните и скорее идите ко мне и одолейте своего недруга. Мне ведь ваша помощь не очень нужна: если бы я теперь пожелал, то своею силою великою я бы и древний Иерусалим покорил, как прежде халдеи. Теперь же поддержать вас хочу моим именем царским и силою, а вашею клятвой и властью вашей разбит будет князь Дмитрий Московский, и грозным станет имя ваше в странах ваших моею угрозой. Ведь если мне, царю, предстоит победить царя, подобного себе, то мне подобает и надлежит царскую честь получить. Вы же теперь идите от меня и передайте князьям своим слова мои».

«Начало повести о том, как даровал бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем и как молитвами пречистой богородицы и русских чудотворцев православное христианство – Русскую землю бог возвысил, а безбожных агарян посрамил»…

«Сказание о Мамаевом побоище» – известный памятник древнерусской литературы, повествующий о мужестве, страданиях и воинской доблести русского народа и военачальника его – Дмитрия Донского. По праву носит имя одного из уникальных произведений древнерусской литературы. Рассказывает о событии того времени – Куликовской битве. Но надежный ли это источник? Открывает «Сказание» рассказ о небесных знамениях, предсказавших победу русского народа. Их много и… а не слишком ли? Далее автор приводит множество интересных фактов и поэтапно описывает события, связанные с этой битвой: поход русских дружин из Москвы на Куликово поле, посещение Дмитрием Донским Троицкого монастыря, встречу с Сергием Радонежским и получение благословения на защиту земли Русской, отправка «сторожей», назначение воевод, начало битвы – поединок богатыря Пересвета с «поганым» воином, действия Засадного полка.

Время написания повестей Куликовского цикла не определено до настоящего времени, как нет и единого мнения по поводу времени написания цикла повестей. Установлено лишь, что самой близкой по дате создания к памятному 1380 году была «3адонщина» – произведение, которое воспело проницательность и смелость Дмитрия Донского и преданных ему князей, отвагу русской дружины. Исследователи литературного памятника отмечают копирование «Сказания» «Слову о полку Игореве», сочиненному на 200 лет раньше, из которого брались целые фразы, а также пассажи и некоторые выражения «Слова…», и все это притягивалось к рассказу о победе княжеской дружины над татарами за Доном. Позже, в XIV веке была написана «Летописная повесть о побоище на Дону», получившая свое название оттого, что состояла она из нескольких летописей. Эту «Повесть» можно отнести к жанру воинских повестей. Исследователи делят списки «Повести…» на две редакции: «Пространную», написанную в 1390-е годы, содержащую более развернутое описание битвы на Куликовом поле, и «Краткую», относящуюся к первой половине пятнадцатого века.

Наиболее подробным литературным документом, отражающим события, произошедшие осенью 1380 г., считается «Сказание о Мамаевом побоище». Дмитрий Иванович, князь земли Московской и брат его, князь Владимир Серпуховской изображены здесь умными и бесстрашными военачальниками. Воспевается их отвага и воинская доблесть. Основная мысль «Сказания...» – в объединении русских князей против врага. Только в единстве их сила, только тогда они смогут дать достойный отпор неприятелю. Сурово осуждается в «Сказании…» предательство рязанского князя Олега и коварство литовского князя Ольгерта, пожелавших быть союзниками Мамая. Как большинство трудов того периода, «Сказание...» имеет культовую окраску. К примеру, монологи-молитвы, подчеркивающие благочестие Дмитрия. Безусловно, воздействие «3адонщины» на «Сказание...»: это было заметно по некоторым фразам, дополнениям, красочным изображениям полков и природы.

Так, накануне боя, в ночь перед праздником Рождества Богородицы, князь Дмитрий Донской и воевода Волынец едут к месту будущего сражения, в поле между русской и татарской стороной. И слышат они со стороны вражеской стук громкий и крики, и вопль, и горы будто шатаются – гром страшный, будто «деревья и травы никли долу». Таковое явление природы явным образом предвещало смерть «поганым». А там, где стоят русские дружины – «тихость великая» и вспышки света. И узрел Волынец «доброе знамение» в том, как «от множества огнев снимахуся зари».

Около ста списков этого произведения известно по настоящее время. Литературоведы делят их на четыре варианта (хотя и в них имеются разногласия): Основной, Распространенный, Летописный и Киприановский. Все они относятся к давнему, не уцелевшему до нашего времени тексту, возникшему сразу после Куликовской битвы. Самой ранней, возникшей во второй половине XV века, считается Основная редакция, которая легла в основу трех остальных. Как было сказано выше, основные герои событий 1380 г. – князь Дмитрий Иванович, а также его брат, Владимир Андреевич, который княжил в Серпухове. Из духовенства особняком стоит митрополит Киприан, который после Куликовской битвы перебрался из Киева в Москву, получил высокий сан, и кроме того, принимал активное участие в делах княжества московского. Особенно сблизился Киприан с сыном Дмитрия Донского, Василием Дмитриевичем, который после смерти отца взял бразды правления +в княжестве в свои руки. Кроме того, Основная редакция «Сказания…» представляет союзником Мамая литовского князя Ольгерда, хотя известно, что в 1377 году, за три года до событий на Куликовом поле, князь уже умер и правил Литвой Ягайло, его сын.

Мамай, пользуясь тем, что у России и Литвы на тот момент были весьма непростые отношения, заключил договор с Ягайло и рязанским князем Олегом, боявшимся усиления княжества московского. Мамай рассчитывал разгромить с их помощью московское княжество.

Много мистического и таинственного происходит в ночь перед битвой. В «Сказании» некий муж, Фома Кацибей, разбойник, был поставлен Дмитрием Донским на реке Чурове в дозор от войска мамайского. И было Фоме видение чýдное. Стоя на пригорке, увидел он облако, шедшее с востока, огромного размера, как будто и не облако, а войско вражеское к западу идет. А со стороны южной будто бы идут двое юношей, лицами светлые, в светлых багряницах, в каждой руке по острому мечу, и вопрошают у военачальников неприятельских: «Кто вам велел истребить отечество наше, которое нам Господь даровал?» И начали их бить и всех истребили, и никому не было спасения. А Фома с той поры стал глубоко верующим, редкой душевной чистоты, человеком. О таинственном видении он рассказал утром, наедине, князю Дмитрию Ивановичу. И ответил князь ему: «Не говори того, друже, никому», – и, воздев руки к небу, рыдал, говоря: «Владыко господи человеколюбец! Молитв ради святых мучеников Бориса и Глеба помоги мне, как Моисею на амаликетян, и как старому Ярославу на Святополка, и прадеду моему великому князю Александру на похвалявшегося короля римского, пожелавшего разорить отечество его. Не по грехам же моим воздай мне, но излей на нас милость свою, простри на нас милосердие свое, не дай нас в осмеяние врагам нашим, чтобы не издевались над нами враги наши, не говорили страны неверных: «Где же бог, на которого они так надеялись». Но помоги, господи, христианам, ими ведь славится имя твое святое!»

Подобного рода тексты очень характерны для русской литературы тех лет, которая во многом основывалась на Библии и именно из нее брала свои сюжеты. Сравнения и откровенные заимствования из нее, разбойники, уверовавшие и ставшие «чистыми» – все это отнюдь не , а назидание, и это надо хорошо понимать.

И вот наступил «осьмый час» дня, когда «дух южный» потянул (имелось в виду не южное направление ветра, а Божья помощь русскому войску). Это – счастливый час. И вскричал Волынец, подняв руки к небу: «Княже Владимир, наше время настало, и час удобный пришел!» – и прибавил: «Братья моя, друзья, смелее: сила святого духа помогает нам!»

«Осьмой» этот час и вовсе вещь забавная. Известный советский и современный историк А.Н. Кирпичников, например, считал, что Боброк ждал, когда солнце перестанет светить в глаза русским воинам. Другие и вовсе утверждали, что ждал он ветра, чтобы тот понес пыль в глаза «татарове окаянному». На самом же деле «южный дух», о котором говорится в «Сказании…» вообще никак не мог быть попутным для наших воинов, поскольку нес пыль им в лицо! Ведь русские полки находились на севере, а полки Мамая – на юге! Но может быть создатель «Сказания…» напутал? Да нет, он точно все знал и написал, что Мамай движется на Русь с востока, река Дунай находится на западе и т.д. Да и тот же разбойник Фома Кацибеев что говорит? «Бог открыл… от востока… идут к западу». «От полуденной же страны» (т.е. с юга) «приидоша два юноши» – имеются в виду святые Борис и Глеб, которые и помогли русским полкам одержать победу. Конечно, сейчас у нас вроде бы как все уверовали в бога, но стоит ли все-таки опираться в исторической науке на помощь канонизированных двух юношей, пусть и невинно убиенных? Более того «дух южный» - это прямое заимствование из Библии, указывающее на богоугодность русского дела и не более того. Поэтому и на «южный дух», как на заслуживающий доверия факт тоже можно не ссылаться: в Библии еще и не то написано.

Но вот сражение закончилось победой русских войск. И произнес князь Дмитрий: «Слава тебе, высший Творец, царь небесный, милостивый Спас, что помиловал нас, грешных, не отдал в руки врагов наших, поганых сыроядцев. А вам, братья, князья, и бояре, и воеводы, и младшая дружина, русские сыны, суждено место между Доном и Непрядвой, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за землю Русскую, за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в сей жизни и в будущей!» Горько оплакивали убитых князь Дмитрий Иванович с воеводами, объезжая поле после битвы кровопролитной. По велению Дмитрия Донского погибших похоронили с почестями на берегу Непрядвы. А победителей чествовала вся Москва, встречая их колокольным звоном. Ольгерд же Литовский, узнав, что Дмитрий Донской одержал победу над Мамаем, отправился в Литву «со стыдом великим». А рязанский князь Олег, прознав, что вознамерился Дмитрий Иванович Донской пойти войной на него, испугался и бежал из своего княжества вместе с супругой своей и с приближенными к нему боярами; рязанцы же потом били великому князю челом, прося Дмитрия Ивановича посадить в Рязани своих наместников.

А Мамай, скрывая свое настоящее имя, вынужден был позорно бежать в Кафу (ныне Феодосия), там был опознан местным купцом, схвачен и убит фрягами. Так бесславно завершился жизненный путь Мамая.

Слава о русских воинах, выигравших великую битву с войском Мамая, быстро разнеслась по всему миру. А помогли в этом иностранные купцы, гости – сурожане, которые были в славном походе вместе с Дмитрием Донским. «Шибла слава к Железным вратом, к Риму и к Кафы по морю, и к Торнаву, и оттоле к Царюграду на похвалу: Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове»…

То есть однозначно мы можем сказать, примерно, тоже самое: что и в отношении Ледового побоища – битва была, русские победили, имели место некие сопутствующие политические события, а главный виновник ее – Мамай бежал в Кафу (Феодосию) и там был убит! И… все! Значение? Да, было, и весьма значительное! А все остальные «подробности» из «Сказания…» - это… церковная литература и пересказ библейских текстов, демонстрирующий «книжность» его автора. И этим пока что придется удовлетвориться надолго, если не навсегда!

Ледовое побоище и другие «мифы» русской истории Бычков Алексей Александрович

«Сказание о мамаевом побоище»

«Сказание о мамаевом побоище»

Основной памятник Куликовского цикла - «Сказание о Мамаевом побоище» - впервые был опубликован в 1829 г. Это был вариант Основной редакции «Сказания…», условно называемый «Печатным» (так как именно этот вариант оказался напечатанным впервые), который отличается обилием заимствований из «Задонщины». Эта публикация прежде всего обратила на себя внимание тем, что в напечатанном памятнике не только отдельные слова, но и целые фразы и обороты совпадали со «Словом о полку Игореве».

О чем рассказывает «Сказание о Мамаевом побоище»?

Языческий князь Мамай решил по попущению Господа покорить христиан.

«Попущением божьим, за грехи наши, по наваждению дьявола поднялся князь восточной страны по имени Мамай, язычник верой, идолопоклонник и иконоборец, злой преследователь христиан. И начал подстрекать его дьявол, и вошло в сердце его искушение против мира христианского, и подучил его враг, как разорить христианскую веру и осквернить святые церкви, потому что всех христиан захотел покорить себе, чтобы не славилось имя господне у верных господу. Господь же наш бог, царь и творец всего сущего, что пожелает, то и совершит».

А тот безбожный Мамай позавидовал царю Батыю, но решил не разграблять Русь, а захватить и осесть в русских городах наравне с русскими дворянами. «Тихо и безмятежно заживем».

И переправился он с левого берега Волги на правый берег.

И пришел на устье реки Воронеж, где решил пробыть до осени.

Скудость ума была в голове князя Олега Рязанского, послал он сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и со многими дарами и писал грамоты свои к нему так:

«Восточному великому и свободному царям царю Мамаю - радоваться! Твой ставленник, тебе присягавший Олег, князь рязанский, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь идти на Русскую землю, на своего слугу князя Димитрия Ивановича Московского, устрашить его хочешь. Теперь же, господин и пресветлый царь, настало твое время: золотом, и серебром, и богатством многим переполнилась земля Московская и всякими драгоценностями, твоему владению на потребу. А князь Дмитрий Московский - человек христианский, как услышит слово ярости твоей, то отбежит в дальние пределы свои: либо в Новгород Великий, или на Белоозеро, или на Двину, а большое богатство московское и золото - все в твоих руках будет и твоему войску на потребу. Меня же, раба твоего, Олега Рязанского, власть твоя пощадит, о, царь: я ведь для тебя сильно устрашаю Русь и князя Дмитрия. И еще просим тебя, о, царь, оба раба твоих, Олег Рязанский и Ольгерд Литовский: обиду приняли мы великую от этого великого князя Дмитрия Ивановича, и как бы мы в своей обиде твоим именем царским ни грозили ему, а он о том не тревожится. И еще, господин наш царь, город мой Коломну он себе захватил - и о том обо всем, о, царь, жалобу воссылаем тебе».

Коломна. Рисунок Олеария

И другого тоже послал скоро своего вестника князь Олег Рязанский со своим письмом, написано же в грамоте так: «К великому князю Ольгерду Литовскому - радоваться великою радостью! Известно ведь, что издавна ты замышлял на великого князя Дмитрия Ивановича Московского, с тем, чтобы изгнать его из Москвы и самому завладеть Москвою. Ныне же, княже, настало время наше, ибо великий царь Мамай грядет на него и на землю его. Теперь же, княже, мы оба присоединимся к царю Мамаю, ибо знаю я, что царь даст тебе город Москву, да и другие города, что поближе к твоему княжеству, а мне даст город Коломну, да Владимир, да Муром, которые к моему княжеству поближе стоят. Я же послал своего гонца к царю Мамаю с великою честью и со многими дарами, так же и ты пошли своего гонца, и что у тебя есть из даров, то пошли ты к нему, грамоты свои написав, а как - сам знаешь, ибо больше меня понимаешь в том».

Князь же Ольгерд Литовский, узнав все это, очень рад был высокой похвале друга своего князя Олега Рязанского, и отправляет он быстро посла к царю Мамаю с великими дарами и подарками для царских забав. А пишет свои грамоты так:

«Восточному великому царю Мамаю! Князь Ольгерд Литовский, присягавший тебе, очень тебя просит. Слышал я, господин, что хочешь наказать свой удел, своего слугу, московского князя Дмитрия, потому и молю тебя, свободный царь, раб твой, что великую обиду наносит князь Дмитрий Московский улуснику твоему князю Олегу Рязанскому, да и мне также много вреда причиняет. Господин царь свободный Мамай! Пусть придет власть твоего правления теперь и в наши места, пусть обратится, о, царь, твое внимание на наши страдания от московского князя Дмитрия Ивановича».

Помышляли же про себя Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, говоря так: «Когда услышит князь Дмитрий о приходе царя, и ярости его, и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину, а мы сядем в Москве и в Коломне. Когда же царь придет, мы его с большими дарами встретим и с великою честью и умолим его, и возвратится царь в свои владения, а мы княжество Московское по царскому велению разделим меж собою - то к Вильне, а то к Рязани, и даст нам царь Мамай ярлыки свои и потомкам нашим после нас». Не ведали ведь, что замышляют и что говорят, как несмышленые малые дети, не ведающие божьей силы и господнего предначертания. Ибо воистину сказано: «Если кто к богу веру с добрыми делами и правду в сердце держит и на бога уповает, то такого человека господь не предаст врагам в уничиженье и на осмеянье».

Пришли же послы к царю Мамаю от Ольгерда Литовского и от Олега Рязанского и принесли ему большие дары и послания. Царь же принял дары с любовью и письма и, заслушав грамоты и послов почтя, отпустил и написал ответ такой:

«Ольгерду Литовскому и Олегу Рязанскому. За дары ваши и за восхваление ваше, ко мне обращенное, каких захотите от меня владений русских, теми отдарю вас. А вы мне клятву дайте и встретьте меня там, где успеете, и одолейте своего недруга. Мне ведь ваша помощь не очень нужна: если бы я теперь пожелал, то своею силою великою я бы и древний Иерусалим покорил, как прежде халдеи. Теперь же прославления от вас хочу, моим именем царским и угрожаньем, а вашею клятвой и властью вашею разбит будет князь Дмитрий Московский, и грозным станет имя ваше в странах ваших моею угрозой. Ведь если мне, царю, предстоит победить царя, подобного себе, то мне подобает и надлежит царскую честь получить. Вы же теперь идите от меня и передайте князьям своим слова мои».

Князь же Олег Рязанский отправляет к Мамаю послов, говоря: «Выступай, царь, скорее на Русь!»

И прослышал князь великий Дмитрий Иванович, что надвигается на него безбожный царь Мамай со многими ордами и со всеми силами, неустанно ярясь на христиан и на Христову веру и завидуя безголовому Батыю, князь великий Дмитрий Иванович сильно опечалился из-за нашествия безбожных.

Нанял бесермен, армян, фрягов, черкесов, ясов и буртасов.

Великий князь Дмитрий узнает, что в союзе с Мамаем выступают Олег Рязанский и князь литовский.

Дмитрий «впадает в печаль», горячо молится и посылает «по брата своего» Владимира Андреевича Серпуховского, «по вся князи русские» и «воеводы».

Князь великий Дмитрий Иванович, взяв брата своего князя Владимира Андреевича, поехал в Киев и пришел к преосвященному митрополиту Киприану, изгнанному из Москвы великим князем за три года до этих событий и жившему в Киеве, и сказал ему: «Знаешь ли, отче наш, предстоящее нам испытание это великое - ведь безбожный царь Мамай движется на нас, с неизменной решимостью ярость распаляя?» Митрополит же сказал великому князю: «Поведай мне, господин мой, чем ты пред ним провинился?» Князь же великий сказал: «Проверил я, отче, все точно, что все по заветам наших отцов дани, и даже еще больше, выплатил дани ему». Митрополит же сказал: «Видишь, господин мой, попущением божьим ради наших грехов идет он полонить землю нашу, но вам надлежит , князьям православным, тех нечестивых дарами удовлетворить хотя бы и вчетверо . Если же и после того не смирится, то господь его усмирит, потому что господь дерзким противится, а смиренным благодать подает».

Князь же великий Дмитрий Иванович, взяв с собою брата своего князя Владимира Андреевича и всех князей русских, поехал к живоначальной Троице на поклон к отцу своему духовному, преподобному старцу Сергию, благословение получить от святой той обители.

И сказал Сергий: «Пойди, господин, на языческих половцев, призывая бога, и господь бог будет тебе помощником и заступником», и добавил ему тихо: «Победишь, господин, супостатов своих, как и подобает тебе, государь наш». Князь же великий сказал: «Дай мне, отче, двух воинов из своей братии - Пересвета Александра и брата его Андрея Ослябю, тем ты и сам нам поможешь». Старец же преподобный велел тем обоим быстро сготовиться, идти с великим князем, ибо были они известными в сражениях ратниками, не одно нападение встретили.

Они же тотчас послушались преподобного старца и не отказались от его повеления. И дал он им вместо оружия тленного нетленное - крест Христов, нашитый на схимах, и повелелим вместо шлемов золоченых возлагать их на себя. И передал их в руки великого князя и сказал: «Вот тебе мои воины, а твои избранники», и сказал им: «Мир вам, братья мои, твердо сражайтесь, как славные воины за веру Христову и за все православное христианство с погаными половцами!» И осенил Христовым знамением все войско великого князя - мир и благословение.

«Великая княгиня Евдокея и княгини Володимерова зрят на великих князей ис терема златоверхаго»

Князь же великий возвеселился сердцем, но никому не поведал, что сказал ему преподобный Сергий. И пошел он к славному своему городу Москве, радуясь, словно сокровище непохищаемое получил - благословение святого старца. И вернувшись в Москву, пошел с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, к преосвященному митрополиту Киприану, и говорит одному митрополиту все, что сказал ему старец святой Сергий тайком и какое благословение дал ему и всему его православному войску. Архиепископ же повелел эти слова сохранить в тайне, не говорить никому.

Князь же великий отпустил брата своего князя Владимира на Брашево дорогою, а белозерских князей - Болвановскою дорогою, а сам князь великий пошел на Котел дорогою. Впереди же ему солнце ярко сверкает, а вслед ему тихий ветерок веет. Потому же разлучился князь великий с братом своим, что не пройти им было одной дорогой.

И. Болотников на ближнем Куликовом поле

Когда же наступил четверг августа 27, день памяти святого отца Пимена Отшельника, в тот день решил князь великий выйти навстречу безбожным татарам.

Дмитрий собирает войско, во главе которого выступает из Москвы, держа путь на Коломну. Многие воеводы и воины и встретили его на речке на Северке. Архиепископ же коломенский Геронтий встретил великого князя в воротах городских с живоносными крестами и со святыми иконами со всем своим клиром и осенил его живоносным крестом и молитву сотворил: «Спаси, боже, люди твоя».

Наутро же князь великий повелел выехать всем воинам на поле к Девичьему монастырю.

В святое же воскресение после заутрени начали многих труб боевых звуки звучать, и литавры многие бить, и знамена шумят расшитые у сада Панфилова.

Сыновья же русские вступили в обширные поля коломенские, так что нельзя и ступить от огромного войска, и невозможно было никому очами окинуть рати великого князя. Князь же великий, выехав на возвышенное место с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, видя великое множество людей снаряженных, возрадовался и назначил каждому полку воеводу.

Князья взошли на высокое место для смотра войск

У Оки-реки князь «перенимает» «вести от поганых», «отпускает в поле третью сторожу». В «Летописной повести» великий князь собирается дать Мамаю «выход» «по крестьянской силе и по своему докончанию»; пытается умилостивить Мамая дарами. К Дмитрию присоединяются князья Ольгердовичи (по «Летописной повести» - еще в Коломне, по «Сказанию…» - вблизи Дона. Согласно обоим рассказам, Дмитрий оставляет в Москве своих сыновей и жену Евдокию. Описание горя Евдокии в «Сказании…» находит отзвук в «Летописной повести» в плаче жен по ушедшим из Москвы воинам).

Переправляясь через Оку, Димитрий приказал, проходя по Рязанской земле, «не трогать ни волоса», то есть запретил своему войску грабежи.

Олег Рязанский очень боялся московских отрядов и «переходил с места на место».

Переправа через Оку

Ольгерд Литовский привел войско свое, состоящее из шведов, литовцев и лотваков, пришел в Одоев, находящийся в 140 км от Куликова поля, но, узнав, что Димитрий идет с большим войском, не поспешал к Мамаю.

У Дона происходит обсуждение вопроса о переправе. Мамай, узнав о переходе Дона русскими войсками, «возъярился зраком и смутися умом и распалися лютою яростию», «разжен бысть дияволом».

Прислал перед битвой игумен Сергий благословение еще до перехода Дона.

Татарский дозор на Куликовом поле. У одного из них - огнестрельное оружие - пищаль

Было видение дивное на реке на Чуре разбойнику Фоме Коцибею, бог удостоил его в ночь эту видеть зрелище дивное. На высоком месте стоя, увидел он облако, с востока идущее, большое очень, будто какие войска к западу шествуют. С южной же стороны пришли двое юношей, одетые в светлые багряницы, лица их сияли, будто солнце, в обеих руках у них острые мечи, и сказали предводителям татарским: «Кто вам велел истребить отечество наше, которое нам господь даровал?» И начали их рубить и всех порубили, ни один из них не спасся.

Дмитрия уговаривают отказаться от участия в битве «напреди».

Великий князь, утвердив полки, возвращается под свое красное знамя, передает своего коня и свою одежду Михаилу Бренку и повелел «тое знамя над ним возити».

Марш-бросок русских войск

Встретились на огромном поле Куликовом два войска. И из татарского отряда вышел вперед печенег, доблестью похваляясь, видом подобен древнему Голиафу: пяти сажен высота его и трех сажен ширина его.

Бой Пересвета с половецким богатырем

8 сентября сошлись грозно обе силы великие, твердо сражаясь, жестоко друг друга уничтожая, не только от оружия, но и от ужасной тесноты под конскими копытами испускали дух, ибо невозможно было вместиться всем на том поле Куликове: было поле то тесное между Доном и Мечею. На том ведь поле сильные войска сошлись, из них выступали кровавые зори, а в них трепетали сверкающие молнии от блеска мечей. И был треск и гром великий от преломленных копий и от ударов мечей, так что нельзя было в этот горестный час никак обозреть это свирепое побоище.

Татары, принимая Бренка за предводителя, нападают на него всеми силами. Бренк гибнет в бою.

И самого великого князя ранили сильно и с коня его сбросили, он с трудом выбрался с поля, ибо не мог уже биться, и укрылся в чаще и божьего силою сохранен был. Много раз стяги великого князя подсекали, но не истребили их божьею милостью, они еще больше укрепились.

Поганые же стали одолевать, а христианские полки поредели - уже мало христиан, а все поганые. Увидев же такую погибель русских сынов, князь Владимир Андреевич не смог сдержаться и сказал Дмитрию Волынцу: «Так какая же польза в стоянии нашем? Какой успех у нас будет? Кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны жестоко погибают от поганых, будто трава клонится!» И ответил Дмитрий: «Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час».

В бою даже «многие мертвые помогаху нам и секуще без милости».

И вот наступил восьмой час дня, когда ветер южный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец голосом громким: «Княже Владимир, наше время настало и час удобный пришел!»

Соратники же друзья выскочили из дубравы зеленой, словно соколы испытанные сорвались с золотых колодок, бросились на бескрайние стада откормленные, на ту великую силу татарскую; а стяги их направлены твердым воеводою Дмитрием Волынцем: и были они, словно Давидовы отроки, у которых сердца будто львиные, точно лютые волки на овечьи стада напали, и стали поганых татар сечь немилосердно.

Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: «Увы нам, русь снова перехитрила: младшие с нами бились, а лучшие все сохранились!» И повернули поганые, и показали спины, и побежали. Сыны же русские, силою святого духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, разгоняя, посекали их, точно лес вырубали, будто трава под косой подстилается за русскими сынами под конские копыта. Поганые же на бегу кричали, говоря: «Увы нам, чтимый нами царь Мамай! Вознесся ты высоко - и в ад сошел ты!» И многие раненые наши и те помогали, посекая поганых без милости: один русский сто поганых гонит.

Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна, и Салавата, и Раклия, и Хорса, и великого своего пособника Магомета. И не было ему помощи от них, ибо сила святого духа, точно огонь, пожигает их.

И Мамай, увидев новых воинов, что будто лютые звери скакали и разрывали будто овечье стадо, сказал своим: «Бежим, ибо ничего доброго нам не дождаться, так хотя бы головы свои унесем!» И тотчас побежал поганый Мамай с четырьмя мужами в излучину моря, скрежеща зубами своими, плача горько, говоря: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать, а жен своих не ласкать, а детей своих не видать, ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, и с дружиной своей уже нам не видеться, ни с князьями, ни с боярами!»

И многие погнались за ними и не догнали их, потому что кони утомились, а у Мамая свежи кони его, и ушел от погони.

И встал на поле Куликовом как победитель Владимир Андреевич под своим черным знаменем.

Князь же Владимир Андреевич стал на поле боя под черным знаменем. Страшно, братья, зреть тогда и жалостно видеть и горько взглянуть на человеческое кровопролитье - как морское пространство, а трупов человеческих - как сенные стога: быстрый конь не может скакать, и в крови по колено брели, а реки три дня кровью текли.

Князь же Владимир Андреевич не нашел брата своего, великого князя, на поле и приказал трубить в сборные трубы. Подождал час и не нашел великого князя, начал плакать, и кричать, и по полкам ездить сам стал, и не сыскал, и говорил всем: «Братья мои, русские сыны, кто видел или кто слышал пастыря нашего и начальника?»

И сказали литовские князья: «Мы думаем, что жив он, но ранен тяжело; что, если средь мертвых трупов лежит?» Другой же воин сказал: «Я видел его в седьмом часу твердо бьющимся с погаными палицею своею». Еще один сказал: «Я видел его позже того: четыре татарина напали на него, он же твердо бился с ними». Некий князь, именем Стефан Новосильский, тот сказал: «Я видел его перед самым твоим приходом, пешим шел он с побоища, израненный весь. Оттого не мог я ему помочь - преследовали меня три татарина, и милостью божьей едва от них спасся, а много зла от них принял и очень измучился».

Князь же Владимир сказал: «Братья и други, русские сыны, если кто в живых брата моего сыщет, тот воистину первым будет средь нас!» И рассыпались все по великому, могучему и грозному полю боя, ищущи победы победителя. И некоторые набрели на убитого Михаила Андреевича Бренка: лежит в одежде и в шлеме, что ему дал князь.

Наконец два воина увидели Великого князя, лежащего под срубленным деревом. Оглушенный в битве сильным ударом, он упал с коня, обеспамятел, и казался мертвым; но скоро открыл глаза. Тогда Владимир, князья, чиновники, преклонив колена, воскликнули единогласно: «Государь! ты победил врагов!» Димитрий встал: видя брата, видя радостные лица окружающих его и знамена христианские над трупами моголов, в восторге сердца изъявил благодарность небу; обнял Владимира, чиновников; целовал самых простых воинов и сел на коня, здравый веселием духа, и не чувствуя изнурения.

После битвы все Куликово поле было завалено телами погибших и раненых. Вид побоища поразил с трудом разысканного и едва пришедшего в себя великого князя. При объезде поля он увидел, как сообщают источники, драматическую картину гибели многих своих виднейших сподвижников. Их останки были отправлены в колодах для погребения в родных местах. Что касалось рядовых воинов, то их даже невозможно было точно сосчитать, «зане телеса христианстии и бесурманстии лежаху грудами… никто всех можаше познавати, и тако погребаху вкупе». Похоронами занимались 6 дней.

Язычник же Мамай сбежал с побоища, инкогнито достиг крымского города Кафы и оттуда вернулся в свою землю. После этого Мамай пошел со своим войском против хана Тохтамыша. Тохтамыш победил, и предали Мамая его воеводы. Бежал Мамай снова в Кафу, где был узнан неким купцом и убит генуэзцами.

Тогда поведали князю великому, что князь Олег Рязанский послал Мамаю на помощь свою силу и на реках разрушил мосты. За это князь великий хотел на Олега послать рать свою. И тут внезапно, в это самое время, приехали к нему бояре рязанские и рассказали ему, что князь Олег оставил свою землю и сам убежал и с княгинею, и с детьми, и с боярами, и с советниками своими. Били челом Димитрию рязанцы, и князь посадил в Рязани своих наместников вместо бежавшего Олега.

В 1386 году Федор Олегович (сын Олега Рязанского) женился на дочери Дмитрия Донского Софье Дмитриевне.

Князь Владимир Андреевич стал на костях под черным знаменем. Стоял на костях 8 дней, пока не отделили христиан от нечестивых. Христиан закопали, а нечестивых бросили зверям на растерзание».

Замечания и поправки.

Немецкий ученый конца XV в. А. Кранц уже называл эту битву «величайшим в памяти людей сражением». Стало быть, оно (сражение) было. Этого мы не оспариваем.

Владимир Андревич, внук Калиты, ему принадлежала треть Москвы. Он носит названия Донской и Храбрый. Князь Серпуховский и Боровский. Истинный победитель Куликовского сражения, но так как он был не московским, а серпуховским князем, то и победу позже приписали не ему, а Дмитрию, который, к тому же, по нашим летописям, никакими подвигами более не прославлен.