Анализ рассказа виктор поликарпович аверченко. Аркадий Аверченко: сатира: Виктор Поликарпович. Простой счет

В один город приехала ревизия… Главный ревизор был суровый, прямолинейный, справедливый человек с громким, властным голосом и решительными поступками, приводившими в трепет всех окружающих.

Главный ревизор начал ревизию так: подошёл к столу, заваленному документами и книгами, нагнулся каменным, бесстрастным, как сама судьба, лицом к какой-то бумажке, лежавшей сверху, и лязгнул отрывистым, как стук гильотинного ножа, голосом:

Приступим-с.

«Во-первых,- заявляли обыватели,- никакого моря у нас нет… Ближайшее море за шестьсот вёрст через две губернии, и никакого нам улучшения не нужно; во-вторых, никакой бумаги на это взыскание упомянутый Дымба не предъявил, а когда у него потребовали документы - показал кулак, что, как известно по городовому положению, не может служить документом на право взыскания городских повинностей; и, в-третьих, вместо расписки в получении означенной суммы он, Дымба, оставил окурок папиросы, который при сём прилагается».

Главный ревизор потёр руки и сладострастно засмеялся. Говорят, при каждом человеке состоит ангел, который его охраняет. Когда ревизор так засмеялся, ангел городового Дымбы заплакал.

Позвать Дымбу! - распорядился ревизор. Позвали Дымбу.

Здравия желаю, ваше превосходительство!

Ты не кричи, брат, так,- зловеще остановил его ревизор.- Кричать после будешь. Взятки брал?

Никак нет.

А морской сбор?

Который морской, то взыскивал по приказанию начальства. Сполнял, ваше-ство, службу. Их высокородие приказывали.

Ревизор потёр руки профессиональным жестом ревизующего сенатора и залился тихим смешком.

Превосходно… Попросите-ка сюда его высокородие. Никифоров, напишите бумагу об аресте городового Дымбы как соучастника.

Городового увели.

Когда его уводили, явился и его высокородие… Теперь уже заливались слезами два ангела: городового и его высокородия.

И-зволили звать?

Ох, изволил. Как фамилия? Пальцын? А скажите, господин Пальцын, что это такое за триста рублей морского сбора? Ась?

По распоряжению Павла Захарыча,- приободрившись, отвечал Пальцын.- Они приказали.

А-а.- И с головокружительной быстротой замелькали трущиеся одна об другую ревизоровы руки.- Прекрасно-с. Дельце-то начинает разгораться. Узелок увеличивается, вспухает… Хе-хе… Никифоров! Этому - бумагу об аресте, а Павла Захарыча сюда ко мне… Живо!

Пришёл и Павел Захарыч.

Ангел его плакал так жалобно и потрясающе, что мог тронуть даже хладнокровного ревизорова ангела.

Павел Захарович? Здравствуйте, здравствуйте… Не объясните ли вы нам, Павел Захарович, что это такое «портовый сбор на предмет морского улучшения»?

Гм… Это взыскание-с.

Знаю, что взыскание. Но - какое?

Это-с… во исполнение распоряжения его превосходительства.

А-а-а… Вот как? Никифоров! Бумагу! Взять! Попросить его превосходительство!

Ангел его превосходительства плакал солидно, с таким видом, что нельзя было со стороны разобрать: плачет он или снисходительно улыбается.

Позвольте предложить вам стул… Садитесь, ваше превосходительство.

Успею. Зачем это я вам понадобился?

Справочка одна. Не знаете ли вы, как это понимать: взыскание морского сбора в здешнем городе?

Как понимать? Очень просто.

Да ведь моря-то тут нет!

Неужели? Гм… А ведь в самом деле, кажется, нет. Действительно нет.

Так как же так - «морской сбор»? Почему без расписок, документов?

Я спрашиваю - почему «морской сбор»?!

Не кричите. Я не глухой.

Помолчали. Ангел его превосходительства притих и смотрел на всё происходящее широко открытыми глазами, выжидательно и спокойно.

Что «ну»?

Какое море вы улучшали на эти триста рублей?

Никакого моря не улучшали. Это так говорится - «море».

Ага. А деньги-то куда делись?

На секретные расходы пошли.

На какие именно?

Вот чудак человек! Да как же я скажу, если они секретные!

Ревизор часто-часто потёр руки одна о другую.

Так-с. В таком случае, ваше превосходительство, вы меня извините, обязанности службы… я принуждён буду вас, как это говорится, арестовать. Никифоров!

Его превосходительство обидчиво усмехнулся.

Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают меня одного.

Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши.

Ага! Так, так… Вместе разрабатывал?! С кем?

Его превосходительство улыбнулся.

С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник.

Да-а? Кто же этот человечек?

Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок:

Виктор Поликарпович.

Была тишина. Семь минут.

Нахмурив брови, ревизор разглядывал с пытливостью и интересом свои руки… И нарушил молчание:

Так, так… А какие были деньги получены: золотом или бумажками?

Бумажками.

Ну раз бумажками - тогда ничего. Извиняюсь за беспокойство, ваше превосходительство. Гм… гм…

Ангел его превосходительства усмехнулся ласково-ласково.

Могу идти?

Ревизор вздохнул:

Что ж делать… Можете идти.

Потом свернул в трубку жалобу на Дымбу и, приставив её к глазу, посмотрел на стол с документами. Подошёл Никифоров.

Как с арестованными быть?

Отпустите всех… Впрочем, нет! Городового Дымбу на семь суток ареста за курение при исполнении служебных обязанностей. Пусть не курит… Кан-налья!

И все ангелы засмеялись, кроме Дымбиного.

В один город приехала ревизия… Главный ревизор был суровый, прямолинейный, справедливый человек с громким, властным голосом и решительными поступками, приводившими в трепет всех окружающих.

Главный ревизор начал ревизию так: подошел к столу, заваленному документами и книгами, нагнулся каменным, бесстрастным, как сама судьба, лицом к какой-то бумажке, лежавшей сверху, и лязгнул отрывистым, как стук гильотинного ножа, голосом:

Приступим-с.

Во-первых, - заявляли обыватели, - никакого моря у нас нет… Ближайшее море за шестьсот верст через две губернии, и никакого нам улучшения не нужно; во-вторых, никакой бумаги на это взыскание упомянутый Дымба не предъявил, а когда у него потребовали документы - показал кулак, что, как известно по городовому положению, не может служить документом на право взыскания городских повинностей; и, в-третьих, вместо расписки в получении означенной суммы он, Дымба, оставил окурок папиросы, который при сем прилагается.

Главный ревизор потер руки и сладострастно засмеялся. Говорят, при каждом человеке состоит ангел, который его охраняет. Когда ревизор так засмеялся, ангел городового Дымбы заплакал.

Позвать Дымбу! - распорядился ревизор.

Позвали Дымбу.

Здравия желаю, ваше превосходительство!

Ты не кричи, брат, так, - зловеще остановил его ревизор. - Кричать после будешь. Взятки брал?

Никак нет.

А морской сбор?

Который морской, то взыскивал по приказанию начальства. Сполнял, ваше-ство, службу. Их высокородие приказывали.

Ревизор потер руки профессиональным жестом ревизующего сенатора и залился тихим смешком.

Превосходно... Попросите-ка сюда его высокородие. Никифоров, напишите бумагу об аресте городового Дымбы как соучастника.

Городового увели.

Когда его уводили, явился и его высокородие... Теперь уже заливались слезами два ангела: городового и его высокородия.

Из... ззволили звать?

Ох, изволил. Как фамилия? Пальцын? А скажите, господин Пальцын, что это такое за триста рублей морского сбора? Ась?

По распоряжению Павла Захарыча, - приободрившись, отвечал Пальцын. - Они приказали.

А-а. - И с головокружительной быстротой замелькали трущиеся одна об другую ревизоровы руки. - Прекрасно-с. Дельце-то начинает разгораться. Узелок увеличивается, вспухает... Хе-хе. Никифоров! Этому - бумагу об аресте, а Павла Захарыча сюда ко мне... Живо!

Пришел и Павел Захарыч.

Ангел его плакал так жалобно и потрясающе, что мог тронуть даже хладнокровного ревизорова ангела.

Павел Захарович? Здравствуйте, здравствуйте... Не объясните ли вы нам, Павел Захарович, что это такое «портовый сбор на предмет морского улучшения»?

Гм... Это взыскание-с.

Знаю, что взыскание. Но - какое?

Это-с... во исполнение распоряжения его превосходительства.

А-а-а... Вот как? Никифоров! Бумагу! Взять! Попросить его превосходительство!

Ангел его превосходительства плакал солидно, с таким видом, что нельзя было со стороны разобрать: плачет он или снисходительно улыбается.

Позвольте предложить вам стул... Садитесь, ваше превосходительство.

Успею. Зачем это я вам понадобился?

Справочка одна. Не знаете ли вы, как это понимать: взыскание морского сбора в здешнем городе?

Как понимать? Очень просто.

Да ведь моря-то тут нет!

Неужели? Гм... А ведь в самом деле, кажется, нет. Действительно нет.

Так как же так - «морской сбор»? Почему без расписок, документов?

Я спрашиваю - почему «морской сбор»?!

Не кричите. Я не глухой.

Помолчали. Ангел его превосходительства притих и смотрел на все происходящее широко открытыми глазами, выжидательно и спокойно.

Что «ну»?

Какое море вы улучшали на эти триста рублей?

Никакого моря не улучшали. Это так говорится - море.

Ага. А деньги-то куда делись?

На секретные расходы пошли.

На какие именно?

Вот чудак человек! Да как же я скажу, если они секретные!

Ревизор часто-часто потер руки одна о другую.

Так-с. В таком случае, ваше превосходительство, вы меня извините... обязанности службы... я принужден буду вас, как это говорится: арестовать. Никифоров!

Его превосходительство обидчиво усмехнулся:

Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают меня одного.

Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши.

Ага! Так, так... Вместе разрабатывали?! С кем? Его превосходительство улыбнулся.

С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник.

Да-а? Кто же этот человечек?

Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок:

Виктор Поликарпович. Была тишина. Семь минут.

Нахмурив брови, ревизор разглядывал с пытливостью и интересом свои руки...

И нарушил молчание:

Так, так... А какие были деньги получены: золотом или бумажками?

Бумажками.

Ну, раз бумажками - тогда ничего. Извиняюсь за беспокойство, ваше превосходительство. Гм... гм...

Ангел его превосходительства усмехнулся ласково-ласково.

Могу идти? Ревизор вздохнул:

Что ж делать... Можете идти.

Потом свернул в трубку жалобу на Дымбу и, приставив ее к глазу, посмотрел на стол с документами.

Подошел Никифоров:

Как с арестованными быть?

Отпустите всех... Впрочем, нет! Городового Дымбу на семь суток ареста за курение при исполнении служебных обязанностей. Пусть не курит... Кан-налья!

И все ангелы засмеялись, кроме Дымбиного.

В один город приехала ревизия… Главный ревизор был суровый, прямолинейный, справедливый человек с громким, властным голосом и решительными поступками, приводившими в трепет всех окружающих.

Главный ревизор начал ревизию так: подошел к столу, заваленному документами и книгами, нагнулся каменным, бесстрастным, как сама судьба, лицом к какой-то бумажке, лежавшей сверху, и лязгнул отрывистым, как стук гильотинного ножа, голосом:

– Приступим-с.

– Во-первых, – заявляли обыватели, – никакого моря у нас нет… Ближайшее море за шестьсот верст через две губернии, и никакого нам улучшения не нужно; вовторых, никакой бумаги на это взыскание упомянутый Дымба не предъявил, а когда у него потребовали документы – показал кулак, что, как известно по городовому положению, не может служить документом на право взыскания городских повинностей; и, в-третьих, вместо расписки в получении означенной суммы он, Дымба, оставил окурок папиросы, который при сем прилагается.

Главный ревизор потер руки и сладострастно засмеялся. Говорят, при каждом человеке состоит ангел, который его охраняет. Когда ревизор так засмеялся, ангел городового Дымбы заплакал.

– Позвать Дымбу! – распорядился ревизор. Позвали Дымбу.

– Здравия желаю, ваше превосходительство!

– Ты не кричи, брат, так, – зловеще остановил его ревизор. – Кричать после будешь. Взятки брал?

– Никак нет.

– А морской сбор?

– Который морской, то взыскивал по приказанию начальства. Сполнял, ваше-ство, службу. Их высокородие приказывали.

Ревизор потер руки профессиональным жестом ревизующего сенатора и залился тихим смешком.

– Превосходно… Попросите-ка сюда его высокородие. Никаноров, напишите бумагу об аресте городового Дымбы как соучастника.

Городового увели.

Когда его уводили, явился и его высокородие… Теперь уже заливались слезами два ангела: городового и его высокородия.

– Из… зволили звать?

– Ох, изволил. Как фамилия? Пальцын? А скажите, господин Пальцын, что это такое за триста рублей морского сбора? Ась?

– По распоряжению Павла Захарыча, – приободрившись, отвечал Пальцын. – Они приказали.

– А-а. – И с головокружительной быстротой замелькали трущиеся одна об другую ревизоровы руки. – Прекрасно-с. Дельце-то начинает разгораться. Узелок увеличивается, вспухает… Хе-хе. Никифоров! Этому – бумагу об аресте, а Павла Захарыча сюда ко мне… Живо!

Пришел и Павел Захарыч.

Ангел его плакал так жалобно и потрясающе, что мог тронуть даже хладнокровного ревизорова ангела.

– Павел Захарович? Здравствуйте, здравствуйте… Не объясните ли вы нам, Павел Захарович, что это такое «портовый сбор на предмет морского улучшения»?

– Гм… Это взыскание-с.

– Знаю, что взыскание. Но – какое?

– Это-с… во исполнение распоряжения его превосходительства.

– А-а-а… Вот как? Никифоров! Бумагу! Взять! Попросить его превосходительство!

Ангел его превосходительства плакал солидно, с таким видом, что нельзя было со стороны разобрать: плачет он или снисходительно улыбается.

– Позвольте предложить вам стул… Садитесь, ваше превосходительство.

– Успею. Зачем это я вам понадобился?

– Справочка одна. Не знаете ли вы, как это понимать: взыскание морского сбора в здешнем городе?

– Как понимать? Очень просто.

– Да ведь моря-то тут нет!

– Неужели? Гм… А ведь в самом деле, кажется, нет. Действительно нет.

– Так как же так – «морской сбор»? Почему без расписок, документов?

– Я спрашиваю – почему «морской сбор»?!

– Не кричите. Я не глухой.

Помолчали. Ангел его превосходительства притих и смотрел на все происходящее широко открытыми глазами, выжидательно и спокойно.

– Что «ну»?

– Какое море вы улучшали на эти триста рублей?

– Никакого моря не улучшали. Это так говорится – «море».

– Ага. А деньги-то куда делись?

– На секретные расходы пошли.

– На какие именно?

– Вот чудак человек! Да как же я скажу, если они секретные!

– Так-с…

Ревизор часто-часто потер руки одна о другую.

– Так-с. В таком случае, ваше превосходительство, вы меня извините… обязанности службы… я принужден буду вас, как это говорится: арестовать. Никифоров!

Его превосходительство обидчиво усмехнулся.

– Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают меня одного.

Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши.

– Ага! Так, так… Вместе разрабатывали?! С кем? Его превосходительство улыбнулся.

– С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник.

– Да-а? Кто же этот человечек?

Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок:

– Виктор Поликарпович. Была тишина. Семь минут.

Нахмурив брови, ревизор разглядывал с пытливостью и интересом свои руки… И нарушил молчание:

– Так, так… А какие были деньги получены: золотом или бумажками?

– Бумажками.

– Ну, раз бумажками – тогда ничего. Извиняюсь за беспокойство, ваше превосходительство. Гм… гм…

Ангел его превосходительства усмехнулся ласковоласково.

– Могу идти? Ревизор вздохнул:

– Что ж делать… Можете идти.

Потом свернул в трубку жалобу на Дымбу и, приставив ее к глазу, посмотрел на стол с документами. Подошел Никифоров.

– Как с арестованными быть?

– Отпустите всех… Впрочем, нет! Городового Дымбу на семь суток ареста за курение при исполнении служебных обязанностей. Пусть не курит… Кан-налья!

И все ангелы засмеялись, кроме Дымбиного.

Аркадий Аверченко

Виктор Поликарпович

В один город приехала ревизия… Главный ревизор был суровый, прямолинейный, справедливый человек с громким, властным голосом и решительными поступками, приводившими в трепет всех окружающих.

Главный ревизор начал ревизию так: подошел к столу, заваленному документами и книгами, нагнулся каменным, бесстрастным, как сама судьба, лицом к какой-то бумажке, лежавшей сверху, и лязгнул отрывистым, как стук гильотинного ножа, голосом:

Приступим-с.

Во-первых, - заявляли обыватели, - никакого моря у нас нет… Ближайшее море за шестьсот верст через две губернии, и никакого нам улучшения не нужно; во-вторых, никакой бумаги на это взыскание упомянутый Дымба не предъявил, а когда у него потребовали документы - показал кулак, что, как известно по городовому положению, не может служить документом на право взыскания городских повинностей; и, в-третьих, вместо расписки в получении означенной суммы он, Дымба, оставил окурок папиросы, который при сем прилагается.

Главный ревизор потер руки и сладострастно засмеялся. Говорят, при каждом человеке состоит ангел, который его охраняет. Когда ревизор так засмеялся, ангел городового Дымбы заплакал.

Позвать Дымбу! - распорядился ревизор.

Позвали Дымбу.

Здравия желаю, ваше превосходительство!

Ты не кричи, брат, так, - зловеще остановил его ревизор. - Кричать после будешь. Взятки брал?

Никак нет.

А морской сбор?

Который морской, то взыскивал по приказанию начальства. Сполнял, ваше-ство, службу. Их высокородие приказывали.

Ревизор потер руки профессиональным жестом ревизующего сенатора и залился тихим смешком.

Превосходно... Попросите-ка сюда его высокородие. Никифоров, напишите бумагу об аресте городового Дымбы как соучастника.

Городового увели.

Когда его уводили, явился и его высокородие... Теперь уже заливались слезами два ангела: городового и его высокородия.

Из... ззволили звать?

Ох, изволил. Как фамилия? Пальцын? А скажите, господин Пальцын, что это такое за триста рублей морского сбора? Ась?

По распоряжению Павла Захарыча, - приободрившись, отвечал Пальцын. - Они приказали.

А-а. - И с головокружительной быстротой замелькали трущиеся одна об другую ревизоровы руки. - Прекрасно-с. Дельце-то начинает разгораться. Узелок увеличивается, вспухает... Хе-хе. Никифоров! Этому - бумагу об аресте, а Павла Захарыча сюда ко мне... Живо!

Пришел и Павел Захарыч.

Ангел его плакал так жалобно и потрясающе, что мог тронуть даже хладнокровного ревизорова ангела.

Павел Захарович? Здравствуйте, здравствуйте... Не объясните ли вы нам, Павел Захарович, что это такое «портовый сбор на предмет морского улучшения»?

Гм... Это взыскание-с.

Знаю, что взыскание. Но - какое?

Это-с... во исполнение распоряжения его превосходительства.

А-а-а... Вот как? Никифоров! Бумагу! Взять! Попросить его превосходительство!

Ангел его превосходительства плакал солидно, с таким видом, что нельзя было со стороны разобрать: плачет он или снисходительно улыбается.

Позвольте предложить вам стул... Садитесь, ваше превосходительство.

Успею. Зачем это я вам понадобился?

Справочка одна. Не знаете ли вы, как это понимать: взыскание морского сбора в здешнем городе?

Как понимать? Очень просто.

Да ведь моря-то тут нет!

Неужели? Гм... А ведь в самом деле, кажется, нет. Действительно нет.

Так как же так - «морской сбор»? Почему без расписок, документов?

Я спрашиваю - почему «морской сбор»?!

Не кричите. Я не глухой.

Помолчали. Ангел его превосходительства притих и смотрел на все происходящее широко открытыми глазами, выжидательно и спокойно.

Что «ну»?

Какое море вы улучшали на эти триста рублей?

Никакого моря не улучшали. Это так говорится - море.

Ага. А деньги-то куда делись?

На секретные расходы пошли.

На какие именно?

Вот чудак человек! Да как же я скажу, если они секретные!

Ревизор часто-часто потер руки одна о другую.

Так-с. В таком случае, ваше превосходительство, вы меня извините... обязанности службы... я принужден буду вас, как это говорится: арестовать. Никифоров!

Его превосходительство обидчиво усмехнулся:

Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают меня одного.

Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши.

Ага! Так, так... Вместе разрабатывали?! С кем? Его превосходительство улыбнулся.

С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник.

Да-а? Кто же этот человечек?

Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок:

Виктор Поликарпович. Была тишина. Семь минут.

Нахмурив брови, ревизор разглядывал с пытливостью и интересом свои руки...

И нарушил молчание:

Так, так... А какие были деньги получены: золотом или бумажками?

Бумажками.

Ну, раз бумажками - тогда ничего. Извиняюсь за беспокойство, ваше превосходительство. Гм... гм...

Ангел его превосходительства усмехнулся ласково-ласково.

Могу идти? Ревизор вздохнул:

Что ж делать... Можете идти.

Потом свернул в трубку жалобу на Дымбу и, приставив ее к глазу, посмотрел на стол с документами.

Подошел Никифоров:

Как с арестованными быть?

Отпустите всех... Впрочем, нет! Городового Дымбу на семь суток ареста за курение при исполнении служебных обязанностей. Пусть не курит... Кан-налья!

И все ангелы засмеялись, кроме Дымбиного.

произведения Аверченко из сатирической книги "Сорные травы" (1914)

Виктор Поликарпович

В один город приехала ревизия… Главный ревизор был суровый, прямолинейный, справедливый человек с громким, властным голосом и решительными поступками, приводившими в трепет всех окружающих.

Главный ревизор начал ревизию так: подошел к столу, заваленному документами и книгами, нагнулся каменным, бесстрастным, как сама судьба, лицом к какой-то бумажке, лежавшей сверху, и лязгнул отрывистым, как стук гильотинного ножа, голосом:

Приступим-с.

"Во-первых, - заявляли обыватели, - никакого моря у нас нет… Ближайшее море за шестьсот верст через две губернии, и никакого нам улучшения не нужно; во-вторых, никакой бумаги на это взыскание упомянутый Дымба не предъявил, а когда у него потребовали документы - показал кулак, что, как известно по городовому положению, не может служить документом на право взыскания городских повинностей; и, в-третьих, вместо расписки в получении означенной суммы он, Дымба, оставил окурок папиросы, который при сем прилагается".

Главный ревизор потер руки и сладострастно засмеялся. Говорят, при каждом человеке состоит ангел, который его охраняет. Когда ревизор так засмеялся, ангел городового Дымбы заплакал.

Позвать Дымбу! - распорядился ревизор. Позвали Дымбу.

Здравия желаю, ваше превосходительство!

Ты не кричи, брат, так, - зловеще остановил его ревизор. - Кричать после будешь. Взятки брал?

Никак нет.

А морской сбор?

Который морской, то взыскивал по приказанию начальства. Сполнял, ваше-ство, службу. Их высокородие приказывали.

Ревизор потер руки профессиональным жестом ревизующего сенатора и залился тихим смешком.

- Превосходно… Попросите-ка сюда его высокородие. Никифоров, напишите бумагу об аресте городового Дымбы как соучастника.

Городового увели.

Когда его уводили, явился и его высокородие… Теперь уже заливались слезами два ангела: городового и его высокородия.

И-зволили звать?

Ох, изволил. Как фамилия? Пальцын? А скажите, господин Пальцын, что это такое за триста рублей морского сбора? Ась?

По распоряжению Павла Захарыча, - приободрившись, отвечал Пальцын. - Они приказали.

А-а. - И с головокружительной быстротой замелькали трущиеся одна об другую ревизоровы руки. - Прекрасно-с. Дельце-то начинает разгораться. Узелок увеличивается, вспухает… Хе-хе… Никифоров! Этому - бумагу об аресте, а Павла Захарыча сюда ко мне… Живо!

Пришел и Павел Захарыч.

Ангел его плакал так жалобно и потрясающе, что мог тронуть даже хладнокровного ревизорова ангела.

Павел Захарович? Здравствуйте, здравствуйте… Не объясните ли вы нам, Павел Захарович, что это такое "портовый сбор на предмет морского улучшения"?

Гм… Это взыскание-с.

Знаю, что взыскание. Но - какое?

Это-с… во исполнение распоряжения его превосходительства.

А-а-а… Вот как? Никифоров! Бумагу! Взять! Попросить его превосходительство!

Ангел его превосходительства плакал солидно, с таким видом, что нельзя было со стороны разобрать: плачет он или снисходительно улыбается.

Позвольте предложить вам стул… Садитесь, ваше превосходительство.

Успею. Зачем это я вам понадобился?

Справочка одна. Не знаете ли вы, как это понимать: взыскание морского сбора в здешнем городе?

Как понимать? Очень просто.

Да ведь моря-то тут нет!

Неужели? Гм… А ведь в самом деле, кажется, нет. Действительно нет.

Так как же так - "морской сбор"? Почему без расписок, документов?

Я спрашиваю - почему "морской сбор"?!

Не кричите. Я не глухой.

Помолчали. Ангел его превосходительства притих и смотрел на все происходящее широко открытыми глазами, выжидательно и спокойно.

Что "ну"?

Какое море вы улучшали на эти триста рублей?

Никакого моря не улучшали. Это так говорится - "море".

Ага. А деньги-то куда делись?

На секретные расходы пошли.

На какие именно?

Вот чудак человек! Да как же я скажу, если они секретные!

Ревизор часто-часто потер руки одна о другую.

Так-с. В таком случае, ваше превосходительство, вы меня извините, обязанности службы… я принужден буду вас, как это говорится, арестовать. Никифоров!

Его превосходительство обидчиво усмехнулся.

Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают меня одного.

Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши.

Ага! Так, так… Вместе разрабатывал?! С кем?

Его превосходительство улыбнулся.

С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник.

Да-а? Кто же этот человечек?

Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок:

Виктор Поликарпович.

Была тишина. Семь минут.

Нахмурив брови, ревизор разглядывал с пытливостью и интересом свои руки… И нарушил молчание:

Так, так… А какие были деньги получены: золотом или бумажками?

Бумажками.

Ну раз бумажками - тогда ничего. Извиняюсь за беспокойство, ваше превосходительство. Гм… гм…

Ангел его превосходительства усмехнулся ласково-ласково.

Могу идти?

Ревизор вздохнул:

Что ж делать… Можете идти.

Потом свернул в трубку жалобу на Дымбу и, приставив ее к глазу, посмотрел на стол с документами. Подошел Никифоров.

Как с арестованными быть?

Отпустите всех… Впрочем, нет! Городового Дымбу на семь суток ареста за курение при исполнении служебных обязанностей. Пусть не курит… Кан-налья!

И все ангелы засмеялись, кроме Дымбиного.

Простой счет

Ради Бога! - умоляюще сказал старый, седой, как лунь, октябрист. - Вы не очень на него кричите…Все таки, он член Государственного Совета. Сосчитаться с ними, как мы проектируем, - это, конечно, хорошо… Но не надо, все таки, слишком опрокидываться на беднягу. Можно и пробрать его, но как? Корректно!

Будьте покойны, - пообещал молодой скромный октябрист, выбранный посланником. - Я не позволю себе забыться. Сосчитаюсь - и сейчас-же назад! - Ну, с Богом.

Молодой октябрист сел на извозчика и поехал к влиятельному члену Государственного Совета считаться.

Пробыл он у члена Государственного Совета действительно, недолго.

Через пять минут вышел на крыльцо и тут-же столкнулся с товарищем по фракции, который, горя нетерпением, прибежал, чтобы пораньше узнать результаты…

Ну, что? - спросил товарищ. - Сосчитался?

Кажется…

А ты… разве… не уверен?

Нет, я почти уверен, но он какой-то странный.

Они все странные какие-то.

Да… Представь себе, вхожу я в кабинет и начинаю речь, как и было условлено.

А он… послушал немного, поднялся с кресла, отвел в сторону правую руку, быстро-быстро приблизил ее к моему лицу и коснулся ладонью - щеки. Потом говорить: "А теперь ступайте!" Я и ушел. Что бы это значило?

Товарищ сел на ступеньки подъезда и призадумался.

Действительно, странно… Что бы это могло значить? Ты говоришь: отвел в сторону правую руку, быстро-быстро приблизил ее к твоему лицу и коснулся щеки?

Долго он держал руку около твоей щеки?

Нет, сейчас-же взял ее и спрятал в карман.

Ничего не понимаю… Может, он заметил, что тебе было жарко и обмахнул лицо?

Нет! В том-то и штука, что мне не было жарко. Щека сделалась розовая не сначала, а потом.

Непостижимо! Пойдем к другим товарищам - спросим.

Седой октябрист переспросил:

Как, вы говорите, он сделал?

Да так, - в десятый раз начал объяснять недоумевающий посланник. - Сначала встал, потом отвел в сторону правую руку, быстро-быстро-быстро приблизил ее к моему лицу и коснулся ладонью щеки.

Поразительно! Что он хотел, спрашивается, этим сказать? Гм… Может быть, у вас на щеке сидела муха, а он из вежливости отогнал ее?..

Скажете тоже! Какие же зимой бывают мухи?..

Ну, тогда уж я и не знаю - в чем тут дело.

Третий октябрист, стоявший подле, сказал:

А, может быть, он просто хотел попросит у вас папироску?

Тоже хватили! Зачем же ему трогать мою щеку. Ведь не за щекой у меня лежат папиросы. Нет, тут не то…

Не хотел ли он попрощаться?

Как же это так? Кто будет за щеку прощаться?… Прощаются за руку.

Убейте меня, ничего не понимаю…

Как вы, говорите, он сделал? Посланник вздохнул и терпеливо начал:

Так: встал, отвел в сторону правую руку, быстро-быстро-быстро приблизил ее к моему лицу и коснулся ладонью щеки.

Да, странно… А вы вот что: спросите какого нибудь из правых; они эти штуки знают.

Когда правый пришел, все обступили его и засыпали вопросами…

Обождите! не кричите все зараз. Как он сделал?

Так: встал, отвел в сторону правую руку быстро-быстро-быстро приблизил ее к моему лицу и коснулся ладонью щеки.

А, как же! Знаю! Еще-бы…

Что-ж это? Ну? Что?

Это пощечина. Обыкновенная оплеуха!

Не-у-же-ли?!

Все были потрясены. Но подошел седой октябрист и внушительно спросил:

Вы почувствовали боль в щеке после его прикосновения?

Ого! Еще какую.

А он… как вы думаете? Чувствовал в руке боль?

Я думаю!

Ну, и слава Богу! - облегченно вздохнул опытный старик. - Вы чувствовали боль, он чувствовал боль. Значить - cocчитaлиcь!!

Кустарный и машинный промысел

То сей, то оный на бок гнется…

Сидя на скамейке Летнего сада, под развесистым деревом, я лениво рассматривал "Новое Время".

Низенькая полная женщина в красной шляпе и широких золотых браслетах на красных руках, присела возле меня, заглянула через мое плечо в газету и, после некоторого молчания, заметила:

Я удивленно взглянул на свою соседку.

Вам эта газета не нравится?

Да, не нравится ж.

Вот как! Вы, вероятно, недовольны той манерой угодничества и пpecмыкaния перед сильными, которая создала этой газете такую печальную извест…

Ну - создала она, чи не создала - это меня не касается. То уж ихнее дело.

А чем же вы недовольны? Может быть, меньшиковским нудным жидоедством, которое из номера в номер…

Я вам, господин, не о том говорю, что там нудное или не нудное, а что гадости делать - это они мастера! Уж такие мастера, что даже им вдивляешься. Ах, господин!..

Она поставила зонтик на землю, сжала его массивными коленями и освободила таким образом руки исключительно для того, чтобы всплеснуть ими. Очевидно, у моей словоохотливой соседки что-то чрезвычайно накипело в сердце, и она жаждала излиться.

Прямо-таки скажу вам - ну, мое дело бабье; значит, я понимаю в этом, ну, мне, как говорится, и книгу в руку. Так вы думаете, что? Они тоже воображают, что понимают и уже они готовы мне дорогу перейтить!

В чем же дело? - удивился я.

Это даже, я вам скажу, и не дело, а так себе, занятие. Ну, один там, скажем, торгует булками, другой имеет шляпочный магазин, или шлепает картины, тот банкир, этот манкир, а я тоже - должна жить или не должна? Ой - еей! Раньше все было гладко, как какое-нибудь зеркало. Все мои четыре девицы, которые снимали у меня квартиру, держали себя ниже воды, тише травы! "Тебе что нужно?" - "Ах, мамаша, мне нужно то-то. Или мне нужно то-то". Враг я им? На-те вам то-то. На-те вам то-то! Они были до мене ласковые, я до их. А теперь они такие хамки сделались, такие настырные, что я даже у нас, в Харькове таких не видела. Слова ей не скажи, yнyшeния ей не сделай. Себя не соблюдают, меня не соблюдают, посетителя не соблюдают. "Манька, причешись! Что ты ходишь растрепанная, как какая-нибудь Oфeлия! Что за страм!" Так вы знаете, что она мне теперь гаворит? "Отвяжись, толстая самка" она мне, гаворит! Да я бы из нее, шибенницы, в прежнее время мочалы на целый гарнитур надрала, а теперь - попробуй-ка пальцем тронуть…

Она умолкла, рисуя зонтиком на песке какое-то слово. Я спросил:

А что же будет, если тронуть?

Попробуй-ка. Пальцем не тронь, слова не скажи. Сейчас-же: "Ах, этак-то? Да начхать же я на вас хотела! Сейчас же в "Новое Время" пойду".

Я изумился.

Как… в "Новое Время"?

Чи вы-ж не знаете, как в "Новое Время" ходят? Публиковаться. И идет, ведь, дрянь этакая. Идет! Уже им прежняя мамаша не нужна, уже он себе новую мамашу нашли - "Новое Время". Здравствуйте! Уже они все на этом "Новом Времени" сдурели. Ленивая там не публикуется! Она думает, что публикация от такого же слова, как и ее занятие. Я, вы думаете, их держу? Идите, я говорю им, идите. Поищите себе в "Новом времени" такую мамашу. Кто их там научит, чему надо? Кто им даст совет? Вы думаете публичный канторщик научит? Или сам господин Меньшиков с ними будет заниматься. От-то-ж дуры! Мало у Меньшикова и без них работы. До кого им там доторкнуться? Буренину до них есть забота или господину Астолыпину? Пойдите вы им поговорите! "Я иду в "Новое Время!"" - Иди, миленькая моя, опять придешь ко мне, чтоб тебе пропасть с той публикацией!! Такое я вам расскажу: была у меня Муся Кохинхинка… Девушка - мед! Пух. Масло. Кротости, доброты удивительной. Говорю я ей как-то: "Ты что же это, ведьма киевская, чулки на подзеркальнике бросаешь? Холера тебя возьмет или что, если ты их на место положишь?" И как бы вы думаете? Надулась, ушла. Приходит на другой день: "Дозвольте, мамаша, вещи!" - "Муся! Кохинхиночка! Куда-ж ты?" - "Не желаю я, гаворит, мамаша, ничего. Я теперь, гаворит, массажистка!" - "Мусенька! Да когда ж ты успела? Ведь, ты вчера еще не была массажисткой?" - "Это, гаворит, мамаша, сущая чепуха. Пишется так, а читается, может быть, и иначе" Заплакала я. "Новую мамашу нашла?" Смеется. "Новую-с. Не вам чета. На двенадцати столбцах печатается. Хорошую публику иметь буду!" Ушла… Забрала свои хундры-мундры и ушла. Так что же вы думаете - вернулась! Через две неделечки. Статочное-ли дело этим дурам без хорошего глазу жить. Рази ж газета за усем усмотрит? Обобрал ее какой-то фрукт, тоже из публикующих. Прожила она у меня полтора месяца, потом из-за чего-то, из-за какой-то паршивой ротонды, ка-ак фыркнет! Адью-с - не вернусь! Куда, Мусичка? Я, гаворит, теперь натурщица. "Мусенька! Да какая же ты натурщица? Только одного художника ты и видела, который у меня в прошлом году стекла побил". - "Это, гаворит, ничего не значит. Желаю, гаворит, быть чудно сложена! "Модель, чудно сложена, классические линии, позирует на любителя"". И вы думаете, не ушла? Ушла! Такая большая газета и такую со мной, представьте, войну завела. Сегодня девушка у меня называется, - Муся Кохинхинка, завтра в "Новом Времени" - дама для компании; на этой неделе она у меня Муся Кохинхинка, на той неделе она уже "пикантная брунетка в безвыходном положении"; в этом месяце она, как честная порядочная девица, живет у меня в номере седьмом с мягкой мебелью, а в том месяце она живет уже в номере двенадцать тысяч пятьсот третьем на пятом столбце - прямо-таки, ума не постижимо! Все посдурели. Вот вы, господин интеллигентный, в красивом пальте, в котелке - ну что вы мне посоветуете?

Я подавил улыбку и сказал, стараясь быть серьезным:

Они делают конкуренцию вам, а вы сделайте им: начните издавать такую же газету.

Тоже вы скажете! У меня восемь номеров, а у них двенадцать тысяч. У меня шесть девушек, а у них, может быть, пятьсот! Нет, вы, господин, знаете? Я думала бы другое: что если бы нам с ними войти в компанию?

Я подумал.

Ну, что ж… Этим, вероятно, и кончится. Нынче все предприятия должны быть капиталистическими. Фабрика всегда пожрет мелких кустарей…

Мы оба молчали, думая каждый о своем. Закат красными лучами осветил меня и мою соседку, сидевшую с понуренной головой. И, щурясь на красное солнце, соседка со вздохом прошептала:

Ох, любовь, любовь! Какое ты трудное занятие.

* * *
Ты читал(а) произведения Аркадия Аверченко . Его творчество давно стало классикой сатиры и юмора.
А. Аверченко - писатель сатирик юморист, редактор журнала Сатирикон.
В нашу подборку сочинений А. Аверченко вошли произведения из сборника: "Сорные травы" (1914). Сатирическая книга "Сорные травы", выпущена под псевдонимом Фома Опискин в 1914 г. Рассказы и сатирические фельетоны, вошедшие в подборку, не утратили своей актуальности и представляют интерес для современного читателя.
На страницах сайта собраны, все рассказы и произведения из творчества Аркадия Аверченко (читай содержание слева)
Ты всегда можешь читать Аверченко и других классиков сатиры и юмора онлайн.
Спасибо за чтение!
.................................
Copyright: Аверченко Аркадий