Рубашка — фанфик по фэндому «Исторические события

РОБЕСПЬЕР БЕЗ МАСКИ

Robespierre sans masque
Par Maxime Carvin
Monde diplomatique. № 740, novembre, 2015. P. 3.

Начальная фаза Французской революции, приведшая к свержению абсолютизма, воспринимается в обществе единодушно (ну или почти!): разве не воплощает она в себе самый дух Просвещения? В отношении дальнейшего – мнения яростно разделяются. В частности, это относится к Робеспьеру, соединившему, по мнению некоторых, все пороки антидемократизма – популизм и экстремизм. А отсюда – настороженное отношение к любым радикальным проектам.

Максим Карвен*

В декабре 2013 некая лаборатория объявила, что восстановила на основании посмертной маски «подлинное лицо» Максимилиана де Робеспьера. Историки, удивленные тем, сколь мало полученный результат походит на портреты той эпохи, высказали серьезные сомнения . Это не помешало средствам массовой информации почтить портрет своим вниманием. Дело в том что, аутентичный или нет, этот Робеспьер соответствует определенному образу. Квадратная челюсть, низкий лоб, неподвижный взгляд: чем не лицо зловещего мясника из Ла Виллет , вдобавок изъеденное оспой. Всякому понятно: вот голова отрубателя голов.

Несколько месяцев спустя последовал новый выпад антиробеспьеризма. В Интернете был выложен рекламный ролик новой видеоигры, Assassin"s Creed Unity , действие которой разворачивается в Париже во времена Революции. В хаосе стиля Гран-Гиньоль появляется брызжущий слюной оратор. Это Робеспьер. Замогильный голос за кадром сообщает: этот человек «стремился контролировать страну. Он заявлял, что представляет народ против монархии. Но он был гораздо опаснее, чем какой бы то ни было король ». За сценами избиений следуют сцены расстрелов, обезглавливания за потоплениями . Короче говоря, «царствование Робеспьера » есть не что иное как бесконечный перечень убийств, которые «залили кровью все улицы ».

И эти два примера отнюдь не единичны. Это может быть журнал, имеющий массовый тираж, который изображает Неподкупного «законником-психопатом », который «одержим гильотиной » (Historia , сентябрь 2011), это может быть документальный фильм на канале France 3, который его представляет «палачом Вандеи » (3 и 7 марта 2012). Актер Лоран Дейч, занявшийся сочинением низкопробных историй, в своем бестселлере «Метроном» (Michel Lafon, 2009) представляет Робеспьера осквернителем могил. Эссеист Мишель Онфре, причудливо пристрастившийся к Шарлотте Корде, искореняет на своем сайте робеспьеристское «отродье ». Педро Х. Рамирес, звезда испанской журналистики, посвящает тяжеленный том «государственному перевороту », совершенному Робеспьером «против демократии » . Мишель Вевёрка, социолог мультикарт, не стесняется сравнивать Организацию исламского Государства (организация, запрещенная в России - . ) с «Францией Робеспьера » . Что до обозревателя Франца-Оливье Жисбера, его беспокоит регулярное возвращение этого персонажа, в котором он видит воплощение «социальной обиды » и даже «предтечу лепенизма ». Для других оказывается недостаточно очернить память Робеспьера, требуется еще и стереть его. Так, мэры Марселя и Бельфора затеяли переименование площадей, носящих его имя . Так между приблизительностью, клеветой и умолчаниями совершается damnatio memoriae .

Враг рода человеческого?

По правде говоря, в этой демонологии для широкой публики нет ничего нового. Марк Белисса и Яник Боск показывают, что черная легенда рождалась еще при жизни этого человека. Когда депутат от Арраса еще только начинал свою деятельность, газетам нравилось коверкать его имя и высмеивать упрямство, с каким он «говорил в пользу бедных ». Мирабо, изворотливый за двоих, хихикает над молодым оратором, который «верит во все, что говорит ». Потом на него давили жирондисты. Жан-Мари Ролан, министр внутренних дел, субсидировал враждебную ему прессу. Жан-Батист Луве обвинял в стремлении к диктатуре.

Падения Робеспьера 9 термидора (27 июля 1794) оказалось недостаточно, чтобы успокоить его врагов. Термидорианцы и контрреволюционеры страстно стремились к реваншу. Памфлеты, а затем и официальный доклад, приписывают поверженному депутату невероятнейшие проекты. Упоминают о заговоре с целью установить теократию. Говорят о проекте «гильотины в семь окошек », которая позволила бы ускорить «нациецид », о монументальном «кровепроводе » для отвода за пределы Парижа крови жертв, о «предприятии по выделке человеческой кожи », которое должно было обеспечить обувью санкюлотов. Без конца порют вздор о детстве, о нравах, о психологии вождя монтаньяров.

А Робеспьер – сущий дьявол: десятилетие за десятилетием его обвиняют во всем – противореча друг другу. Он бледен, слишком бледен, чтобы быть честным – но он упивается кровью других. Это маленький провинциальный адвокат, посредственность – но это также гений зла, более грозный, чем Нерон. Для одних он принципиален до преступления, для других – лицемерен до продажности. Здесь он описан как существо духовное, трезвенник, даже девственник, в другом месте – как отъявленный распутник. Скованный оратор – или завораживающий трибун? Стремящийся стать первосвященником – или разрушитель религии? Маньяк порядка – или инициатор анархии? Не имеет значения, какого Робеспьера мы выковываем, суть в том, чтобы он был отталкивающим.

Это собрание клеветы накапливается в коллективном воображаемом и подпитывает с течением времени обширную литературу. Мы обнаруживаем эхо, более или менее приглушенное, у некоторых романтиков, у буржуазных историков 1830-х, которые не прощают Робеспьеру его радикализм; у Жюля Мишле, вдохновенного писателя, но историка порою приблизительного; даже у Альфонса Олара, первого, кто начал изучать Революцию в Сорбонне, который представлял Робеспьера ханжой, предпочитая ему мощь неразборчивого Дантона.

Можно было подумать, что развитие в ХХ веке менее литературной истории Революции окончательно вымело бы эти шаблоны. Но Франсуа Фюре, начиная с 1960-х, придал им новую молодость – и более изящный разворот. Когда раскаявшийся коммунист стал влиятельным либеральным эссеистом, он принялся за то, что называл «революционным катехизисом », и предложил новое прочтение Революции: с одной стороны, 1789 год, хорошая революция, революция просвещенных элит, с другой – 1793, «занос », грубое вторжение масс в политику.

В этой новой системе повествования Робеспьер становится символом той Революции, которая, будучи зачарованной, отклонилась в сторону, и ее понесло, она сбилась с пути. Фюре представляет Робеспьера «манипулятором », умеющим опираться на «общественное мнение » и на ту грозную политическую «машину », каковой являются якобинские клубы. Но эта искусность политика имеет также патологическое измерение: Робеспьер у Фюре одержим навязчивой идеей заговора, демократическими обещаниями, утопическим недержанием речи, что неизбежно приводит к террору и тоталитаризму. В этом портрете сплавлены идеи и образы, заимствованные от разных направлений антиробеспьеризма. Но Фюре, будучи изощренным писателем, смог придать этому сплаву вкус новизны.

Его интерпретация, таящая в себе политический умысел, встретила благоприятный отклик в контексте 1970-х и 1980-х годов, между антитоталитарной мобилизацией и либеральной конверсией французских социалистов. Она нашла свое кинематографическое воплощение в «Дантоне » Анджея Вайды, который подспудно играл на аналогии между Парижем времен Конвента и Польшей Ярузельского, используя фигуру Робеспьера, чтобы напомнить логику сталинизма. Она торжествовала в двусмысленности празднования двухсотлетия и, подхваченная учениками менее вдохновенными, укоренилась среди полуученой публики.

Но этого наступления было недостаточно, чтобы погасить всякий интерес к Робеспьеру. Исследования продолжаются. Общество робеспьеристских исследований (Societe des etudes robespierristes – SER), основанное в 1908 году Матьезом, руководит изданием Полного собрания сочинений (Oeuvres completes ), в котором скоро будет двенадцать томов. Даже за пределами ученых кругов интерес вполне ощутим. Подписка, которую в мае 2011 объявило SER для того, чтобы выкупить рукописи, выставленные в продажу на аукционе Сотбис, привела в движение более тысячи подписчиков . В Интернете посвященные Революции публичные лекции Анри Гиймена, историка-нонконформиста и горячего защитника Неподкупного, пользуются успехом . В книжных магазинах та же тенденция. Robespierre, reviens! (Робеспьер, вернись!) , маленькая защитная речь, содержательная и сильная, продана уже в 3000 экземпляров, и продолжает продаваться. Книга , коллективный труд, имеющий скорее академический характер, потребовала – к неожиданности авторов – нового издания. Совпадение или знамение времени, книгоиздатели публикуют и некоторые классические труды робеспьеристской традиции, такие как повествование о Заговоре Равных Филиппа Буонаротти или грандиозную «Социалистическую историю Французской революции » Жана Жореса .

Вдобавок к этому читатели с недавнего времени имеют для справок новую академическую биографию, написанную Эрве Левером . Персонаж, которого мы там обнаруживаем, весьма далек от жестокого диктатора из легенды. Честолюбивый Робеспьер? – Он всегда с большими колебаниями принимал назначения, которые ему предлагались, и даже решил, будучи депутатом Учредительного собрания, не принимать участия в работе Законодательного собрания, и убедил своих коллег сделать то же самое, «оставив поприще преемникам свежим и энергичным » . Враг рода человеческого? – Он выступал за признание гражданского полноправия евреев и против колониальной системы. Тиран? – Он защищал, очень рано и в полном одиночестве, всеобщее избирательное право, боролся за право петиций, за свободу печати, и постоянно предостерегал граждан против военной силы и людей, посланных провидением. Тоталитарный централизатор? – Он обосновывал разделение властей и осуждал «манию прежних правительств управлять всем и вся » . Кровожадный фанатик? – Он в течение длительного времени добивался отмены смертной казни и смягчения наказаний. Преисполненный решимости поразить врагов Революции, он призывал тем не менее «не умножать числа виновных », щадить «заблуждающихся », «скупиться на пролитие крови ». И если перед лицом тех опасностей, которые угрожали Республике, он присоединился к политике Террора, он никогда не был ни единственным, кто несет за нее ответственность, ни самым горячим.

Откуда же тогда такая ожесточенность? Оттого, вероятно, что с его именем и с его деяниями связаны некие неумолимые принципы, которые представляются тревожащими. Как напоминает философ Жорж Лабика , он всегда утверждал, что говорит от имени народа, и никогда не желал признавать за имущими ни малейшего превосходства. Он опасался, чтобы на смену свергнутой Революцией старой «феодальной аристократии » не пришла бы «аристократия денег ». Все его действия определяются этим фундаментальным тропизмом. В отношении политического устройства он выступает против цензитарного избирательного права, отстаивает концепцию широкого народного суверенитета. В сфере социальной он желает обозначить пределы права собственности и ограничить свободу торговли, когда они вступают в противоречие с естественным правом народа на существование. Защищая таким образом «дело народа », Робеспьер становится символом Революции в ее высшей фазе, радикальной и народной. Метонимически его имя обозначает время массовой политизации, невиданного вмешательства народа и социального созидания; время, которое последующие режимы постараются стереть из памяти. Ссылаться на Робеспьера, значит напоминать, что Революция не завершена, и вернуться к программе, набросанной им в ходе дебатов по Конституции 1793 года: к требованию республики демократической и социальной.

Поэтому, как указывает историк Жан-Нума Деканж , фигура Робеспьера-хранителя сопровождает политическую борьбу всего XIX века и первой половины ХХ. После Термидора Гракх Бабёф полагает, что чтобы оживить демократию, необходимо «возродить робеспьеризм » . Альбер Лапоннере, инсургент Трёх Славных дней , прилагает усилия для реабилитации того, кого он называет «человеком-принципом ». Луи Блан, человек потрясения сорок восьмого , создает пространную «Историю Революции », в которой воздает ему должное. А через два поколения великий Жорес совершенно ясно заявляет: «Здесь, под солнцем июня 1793 г., (…) я – с Робеспьером, и рядом с ним я сяду в Якобинском клубе. Да, я – вместе с ним, потому что в этот момент он выражает интересы всей Революции в целом » .

Робеспьер повторял, что не существует ни демократии, ни свободы без равенства. Он утверждал, что политика это не профессия, требовал, чтобы было ограниченно совмещение магистратур и чтобы был усилен контроль над представителями. Он полагал, что «право собственности не может никогда вступать в противоречие с правом людей на существование », и не признавал, чтобы частные интересы могли бы возвыситься над интересом общественным. Тем, кто желал ответить на бунты законом о военном положении, он возражал, что следует «добраться до самых корней зла » и «выяснить, почему народ умирает с голоду ». Жирондистам, горевшим желанием объявить войну всем государям Европы, он напоминал, что свобода не может быть экспортирована «вооруженными миссионерами ».

Разумеется, дело не в том, чтобы, – как говорил Матьез еще столетие назад – «возжечь свечи в честь » идола Робеспьера, или чтобы считать его «всегда и во всем правым ». Но кто станет утверждать, что такому человеку больше нечего нам сказать?

________________________________________ __

Эдмон Пилон(1).
Юность Робеспьера

Пламя. Пг., 1918, № 2. С. 24-28, 30.
Представление, которое можно было бы составить себе о личности Максимилиана Робеспьера по многочисленным трудам о Французской революции было бы далеко не полным, а во многих отношениях даже ложным, без тщательно проверенных биографических данных, относящихся к юношеским годам этого человека, когда формировался его характер, убеждения и весь моральный облик. К сожалению, такие данные не особенно обильны и недостаточно общеизвестны, ибо они разбросаны в различных мемуарах современников и монографиях, посвященных другим деятелям этой великой эпохи. попытку собрать эти отрывочные сведения сделал Эдмонд Пилон.

"Бал у принца де-Линь. В отдаленном кабинете гости толпились перед портретом Робеспьера работы Давида. Ангельское выражение черных прорезанных миндалиной глаз, меланхолическая улыбка, обнажавшая красивые правильные зубы, мистическое, набожное выражение этого лица мученика - все поражало зрителей. Давид видел его таким".

Из "Дневника поэта" Альфреда де Виньи.

Мишле в одной из самых блестящих глав своей "Истории революции" упоминает о "ничтожном слащавом портретике семнадцатилетнего Робеспьера". На этом портрете "он изображен с розой в руке - вероятно для того чтобы показать, что уже тогда он был членом "Академии Розати"(2). в Аррасе". Что представляло собой это содружество, носившее громкое название академии, мы увидим ниже. Робеспьер держит розу на груди. Под портретом трогательный девиз: "Все для моей подруги".

Роза была любимым цветком Максимилиана. Изо всех цветов, любить которые он научился у поэтов и у Руссо, она одна пользовалось исключительными симпатиями. Среди всех других цветов, которыми позже засыпали его мужчины и женщины, увлекавшиеся его холодной волей, чистотой его нравов и твердостью действий, - Максимилиан продолжал любить розу своей юности.

"Покрыт шипами стебель розы
В букете, данном мне, друзья..."

Так пел он в молодости на модный мотив, принося благодарность "господам Общества Розати", соблаговолившим принять его в свою среду.

Позже, живя в семье Дюпле, он всегда имел на рабочем столе своей убогой, холодной комнаты несколько прекрасных цветочков, сорванных нежной рукой дочери хозяина.

А еще позже, много позже, на религиозном празднестве 20 прериаля, посвященном Верховному существу, когда, ставши господином Франции и Конвента, он творит революцию и всецело ее воплощает, Нодье увидел его идущим несколько впереди других депутатов, одетого в темно-синий сюртук, в шляпу с плюмажем, опоясанного трехцветным шарфом, с "букетом на груди и с огромным снопом цветов в руках".

Таким образом, с ранней юности до безвременного заката его звезды, он неизменно хранил в руках или на груди нежный цветок идиллии, так хорошо выявленной Мишле и придающей его частной жизни тон нежной чувствительности: в ней именно его друзья видели символ истинно стоической красоты нравов.

"В нравственном отношении он нисколько не опустился", говорит о нем Мишле. И действительно, в его частной жизни нам неизвестен ни малейший безнравственный или низкий поступок. Воспитанный священниками и старыми благочестивыми дамами, проникшись духом "Эмиля" и древних классиков, он с ранних лет приучился отгонять всякие порочные побуждения, всякие бесчестные мысли и желания. Позднее его чистота поражала изнеженного, неустойчивого Мирабо. Марат прозвал его "несовратимым", а Буасси д"Англа, пораженный такой красотой внутренних качеств, говорил о Максимилиане, как об "Орфее", воскресшем среди людей.

"Лишите меня совести - говорит он сам в знаменитой речи 8-го термидора, - лишите меня совести, и я буду несчастнейшим из людей".

Уверяют, что уже в коллеже он своим безупречным поведением, любовью к труду и высокой чистотой помыслов являл пример той устойчивости в добродетели, в которой позже черпал всю силу против людей и их слабостей.

Все, кто знали его в частной жизни или были связаны с ним родственными узами, никогда не отрекались от своих мнений о нем. Все они ни за что не могли признать того, в чем его позднее обвиняли. Так, Елизавета Дюпле, вдова члена Конвента Леба, пишет про Максимилиана в своих "Мемуарах": "Мы любили его, как брата; он был так добр!" Как известно, именно Робеспьер был сватом в этом удачном браке по любви, соединившем младшую из дочерей Дюпле с членом Конвента. Вдова Леба, вспоминая этот светлый эпизод, ставший для нее единственной связью с жизнью, пишет: "Добрый Робеспьер явился, чтобы разделить нашу радость: этот милый друг сказал мне: "Будьте счастливы, Бабетт, вы этого достойны, вы созданы друг для друга"".

Шарлотта Робеспьер в своем благоговении перед братом прибавляет: "Я горжусь, что я единокровна с тобой, что я сестра великого Робеспьера, бывшего заклятым врагом всякой несправедливости, всякой низости..."

Наконец, Мишле от себя прибавляет: "Я нисколько не приукрасил Робеспьера. Все, что я сказал об его личной жизни, о столяре, о мансарде, о маленьком сыром дворике, несмотря на все внесшем тепло и свет в его безрадостную жизнь, - все это верно, и один из моих друзей, далеко не принадлежащий к поклонникам Робеспьера, сознался мне, что, читая мои строки, он прослезился".

Его сестра сообщает нам, каково было его детство. Когда умерла мать, Максимилиану еще не было полных семи лет, но уже тогда это был мечтательный, сосредоточенный мальчик, склонный к размышлению, с такой обостренной чувствительностью, что малейшая неприятность приводила его в слезы. В противоположность младшему брату Августину(3)., унаследовавшему основные черты отца, адвоката в провинциальном совете Артуа, Максимилиан и внешностью и чувствительностью характера больше походил на мать, которую столь рано потерял и которую так часто вспоминал до конца своей тревожной, полной испытаний жизни. "О, - говорит Шарлотта, - кто мог бы забыть эту дивную мать! Она так нас любила! И Максимилиан также не мог без волнения вспомнить о ней; каждый раз, когда в наших задушевных беседах мы заговаривали о матери, его голос менялся и глаза увлажнялись".

Вверенный, после смерти отца, заботам деда и теток, Максимилиан с детских лет стал проявлять склонность к набожности и благочестию. Духовные искания, захватившие тогдашнюю молодежь, пробудили в наиболее чутких детях ту мистическую лихорадку, котором в скором времени предстояло заболеть всему обществу.

Церковь и не подозревала никогда, каких великолепных последователей она готовила Жан-Жаку, одаряя сердца и умы тогдашних детей склонностью к мечтательности и любовью к самоуглублению.

Максимилиан, будучи ребенком, собирал много наивных гравюр и картинок. С ранних лет он начал любить цветы. Птиц он обожал. У него была целая голубятня, подаренная тетками. "Он часто приходил сюда в свободные от занятий часы, чтобы провести их в обществе своих милых пташек", - говорит Шарлотта Робеспьер в своих "Мемуарах". Высшим счастьем для него было играть с ними, холить их. Только после упорных просьб он изредка соглашался выпустить из клетки ту или другую птичку и доверить ее Шарлотте или другой сестре Генриетте. Рассказывают о том огорчении, которое причинила ему гибель одного из голубей, данного сестрам. Шарлотта сообщает об этом эпизоде в таких трогательных выражениях: "Как-то раз брат уступил нашим просьбам и дал нам голубя. Мы с сестрой были в восторге и дали клятву, что голубь ни в чем не будет терпеть нужды! Несколько дней мы оставались верны обещанию; вернее, это было бы так всегда, если бы несчастный голубок, забытый как-то нами в саду, не погиб ночью во время грозы. Узнав эту печальную новость, Максимилиан разрыдался и осыпал нас упреками, которые были нами вполне заслужены; затем он поклялся, что никогда больше не доверит нам своих голубей". И Шарлотта, уже дряхлой старушкой, прибавляет по этому поводу в своих "Мемуарах" тоном бесконечного сожаления:

"Вот уже шестьдесят четыре года, как по детскому легкомыслию я была причиной огорчения и слез моего старшего брата; и все-таки еще и теперь мое сердце обливается кровью при воспоминании об этом эпизоде".

Благодаря таким исключительным душевным качествам, доброте характера и сердцу, с детства открытому для лучших чувств, Максимилиан с молодых лет приобрел много выдающихся друзей и покровителей. По рекомендации аббата Сен-Вааста он поехал в Париж для поступления в лицей Людовика Великого и был тот час же принят. Его усидчивость, любовь к серьезному чтению и его высоконравственный дух быстро завоевали ему симпатии и доверие наставников.

Максимилиан пользовался также любовью своих соучеников. Шарлотта рассказывает, что в лицее ее брат защищал слабых против сильных.

Лазарь Карно в своих мемуарах упоминает, как сильно поразила и опечалила Робеспьера смерть младшей сестры Генриетты и аббата Делароша. Именно эти две утраты оставили на его челе ту печать меланхолии, которую он сохранил всю жизнь. Только юношеской жизнерадостности Станислава Фрерона и пылкому энтузиазму Камилла Демулена, его соучеников, удавалось приподнять покров преждевременной суровости, омрачавшей его юное чело.

Вместе эти молодые люди читают "Историю римских революций" Верто, Плутарха, Монтескье, "Эмиля" и "Речь о неравенстве". Все трое мечтают о будущем, и меж тем как на общем конкурсе Демулен оспаривает у Андре Шенье, своего соперника из Наваррского лицея премию за красноречие, - Фрерон и Робеспьер мечтают о республике и свободе, которую они подарят миру. Только во время каникул, на короткий срок смиряется бешеный полет фантазии в область химер; юные мудрецы возвращаются на лоно природы, видятся со своими близкими и с родными местами. Демулен возвращается в Гиз, уже очарованный образом Люсилы,(4). и лелеет план своего лирического "Дафниса и Хлои". Максимилиан едет к Шарлотте, со своими голубями, с добрыми друзьями монахами, с младшим братом Августином.

Приученная Бюффоном, Руссо, Бернарденом де Сен-Пьером к обожанию природы и к сближению с ней, французская молодежь дореволюционной эпохи увлекалась цветами и животными, бродила по полям и лесам, предавалась сладостным мечтам под сенью дубрав.

Романтичность, чувствительность, скрывающая чистую любовь, - доселе фривольную, - взлет духа, очарование искусств, музыка, поэзия - все это царит над сердцами. Революция проснется в цветах. От женщин и Руссо она возьмет это горение любви, эту страсть к жизни, влечение к земным красотам, к садам, к флоре и птицам, - ко всему тому, что величавой поэзией будет воспето в "Календаре республики" Фабром д"Эглантином.

Неразрывно с идеей преклонения перед природой растет и крепнет идея свободы. Без листьев, сорванных в Пале-Рояле Демуленом и брошенных в толпу как символы надежды Бастилия. быть может, никогда не была бы взята.

Озаренные улыбкой, разряженные женщины идут навстречу тем, кого они очаровывают. Так навстречу очарованным и растроганным Дантону, Демулену и Верньо придут Луиза Жели, Люсила и Кандей.(5). Листва, под сенью которой мечтает в Арраса двадцатилетний Робеспьер, благоухает акацией, виноград обвивает эту сень; она усеяна лепестками и убрана гирляндами. Это роща "Розати" Названное "Колыбелью Роз", это место цветов и благоуханий было избрано как сборный пункт членов "Академии". Разные розы, всюду розы покрывали трелью землю, столы, венчали бюсты Шапелля, Шольё и Жана де-Лафонтена. На маленькой современной гравюре изображена эта колыбель роз с бюстами трех поэтов, с грудами цветов и столами, уставленными бокалами и вином. Сюда юный Робеспьер пришел восславить природу и ее прелести. Члены общества "Розати", в большинстве добрые обыватели, мягкосердечные представители магистратуры, аббаты, адвокаты и офицеры, приняли Максимилиана в свою среду. В день, назначенный для торжественного приема, ученый Ардюэн представил кандидата, а де-Ко прочел хвалебное приветствие. Юный член "Розати" ответил маленькой анакреонической одой, которую спел самолично. Вот она:

Покрыт шипами стебель розы
В букете, данном мне, друзья.
Стихами чествуя меня,
Мою конфузите вы прозу.
Меня в смущенье привела
Вся лестность вашего привета,
Ведь роза - ваша похвала
Шипы - обычай ждать ответа.

После Максимилиана пели еще другие члены "Академии", но героем дня был он! Грация его стишков всех растрогала, неуверенность тона выдавала волнение, приведшее всех в умиление.

И теперь участь его сердца окончательно решена. Он весь захвачен настроениями момента. Будущее воспевается в экзальтированных строфах; он полон гармонии и надежд. На короткое время суровость черт лица смягчается улыбкой, глаза сверкают, взгляд светлеет, становится более открытым.

Но для Максимилиана пробил решительный час. Неудовлетворенный этой приторной, жеманной средой, уставший от ребяческих стишков и куплетиков, всецело поглощавших "Академию", Робеспьер возмечтал о более могучей природе, о широком просторе, о новых местах...

Задержавшись на миг на провинциальных забавах, он находил нерадостным для себя, для своих надежд и планов воспевать под сенью роз вино и муз.

С некоторого времени его охватило непреодолимое желание посетить Руссо, поехать в Монморанси, чтобы облобызать убогий порог обители своего бога. И он покидает все, отряхивает чары любви, навеянные розами, едет в Париж, где поступает вторым секретарем к прокурору Нолло и пишет трогательное письмо аббату Пруаяру; в этом письме он, под предлогом необходимости посетить епископа аррасского, находившегося тогда в Париже, просит денег и платья. А в апреле уезжает в Монморанси... (6).

Весна... Природа пробуждается. Холмы Андильи покрыты подснежниками. Рощи Эрмитажа благоухают фиалками, а могучие вишневые деревья начинают покрываться снежно-белым пухом. Но вот наконец и Монморанси. Путник узнает столь часто описанный сад, слышит лепет родника под деревьями. Он в Эрмитаже. В маленьких оконцах, сотрясаемых ветром, Максимилиан замечает слабый свет. Невыразимое волнение охватывает его: еще момент, и он очутится пред Жан-Жаком, он увидит гения во плоти и крови, он облобызает благоговейными устами руки старца, который поднимется для благословения...

Руссо! Он в Монморанси, - одинокий, покинутый, ненавидимый философами и ханжами... Один в своем открытом павильоне... Мадам д"Удето не пришла, не принесла цветов; мадам д"Эпине не прислала ни яиц, ни козьего молока. Он здесь, покинутый, молчаливый, с больным сердцем, пред мерцающей лампой. Уже час, как Тереза ушла; она в деревне или на соседней ферме; в уголке скрючившаяся и охающая тетушка Левассёр возится подле зажженного камина. Суровая, захватывающая, трагическая в своем величии картина! И вдруг за дверью шаги, робкий стук в ставень. - Кто? - нет ответа. Руссо встает, идет открыть. Молодой человек входит, что-то лепечет. Руссо растроган, бросает свою суковатую палку, протягивает руки и прижимает к своей груди эту юную голову, это лицо, орошенное слезами. Несколько позже за столом они беседуют, токуют о будущем.

Старец счастлив; он поднимает свои дрожащие руки, благословляет пришельца и антично-величавым жестом посвящает его Природе и Истине... (7).

В те времена все пылкое и молодое стекалось к Жан-Жаку(*)..(Все испытывали на себе его влияние. И, однако, никто не сохранил к нему более благоговейного чувства, чем Робеспьер. "Я видел тебя на склоне твоих дней, - напишет он позже, в зените своего могущества, - и это воспоминание является для меня источником горделивой радости; я созерцал твои величавые черты; я видел печать скорби, на которую осудила тебя людская несправедливость.

С тех пор я понял все тяготы благородной жизни, посвящающей себя культу истины; они не испугали меня... Твой пример пред моими глазами... Я хочу идти по твоим священным следам, если бы даже мне суждено было оставить имя, неведомое грядущим векам. Счастлив я буду, если в опасной карьере, открывающейся перед нами волей грядущей революции, я всегда останусь верен стремлениям, почерпнутым мною в твоих писаниях". Эти слова, извлеченные из прекрасного "Посвящения памяти Руссо", позже написанного Робеспьером со всем пылом его души, является высшей похвалой, какой когда-либо удостаивался великий женевец.

Максимилиан мистик, и его культ Руссо находит свою истинную мощь и выражение только в тех же местах, где жил Жан-Жак, где он видел его очаровательным и в то же время трогательно жалким старцем. Посетив Руссо весной на заре жизни, Робеспьер, уже во цвете лет, будучи всесильным членом Конвента, снова совершает паломничество в эти места, как бы для того, чтобы утвердиться в своих стремлениях и окончательно отдаться своей судьбе. Эрмитаж снова увидел давнего посетителя.

Таким образом, встреча юного мечтателя и старого философа весною 1778 г. имела решающее значение. Жан-Жак всецело овладел этим сердцем отрока.

Максимилиан не был красив; по крайней мере ему не хватало очарования и привлекательности Сен-Жюста, хотя бы, или Барера. Его лицо не оживлялось веселым смехом, как у Фабра или Демулена; но оно не было также столь энергичным и до того уродливым, чтобы в некоторые моменты подъема само безобразие очаровывало, как то было у Дантона. Черты Робеспьера были хороши только выражением, которое им давал внутренний огонь; "рот был широк, губы бледны и сжаты"; мигание его глаз производило неприятное впечатление; "бледное, печальное лицо" не отличалось привлекательностью. Не принимая всецело ни описания Мерлена де-Тионвиля, сравнивающего его лицо с кошкой или тигром, ни пышущего ненавистью портрета мадам де-Сталь, рисующего его еще молодым "с отвратительными чертами лица, бледного и с зеленоватыми венами", нельзя все-таки не поражаться чрезвычайно малой экспрессивностью этой физиономии, такой бесцветной, серой и плоской. Его брат Августин был симпатичнее; "из него, говорит Шарлотта, вышел бы великолепный военный". Затем она прибавляет: "Максимилиан не был так хорош". Портрет, на котором Буайи изображает его в 24 года, не отличается больше чрезвычайной тонкостью маленькой безымянной пастели, где он представлен с розой в руке. Но по мере того, как возвышается его судьба и определяется его путь, Робеспьер силится исправить промахи природы, сделать свою внешность более привлекательной, более выразительной и даже, по возможности, более кокетливой. Приехав а Париж с маленьким запасом белья, он вскоре входит во вкус кружев, тонких тканей, пудры, сбрасывает неприглядный оливковый сюртук, в котором приехал из Арраса.

Позже у Дюпле он носит нанковые панталоны, сюртук в полоску, чистый, франтоватый галстук и жилет, туго обтянутые чулки, напудренные взбитые волосы. Виван Денон видел его однажды в Тюильри в сатиновом, расшитом розовым шелком, жилете; позже на празднестве Высшего существа, он носил светло-синий сюртук и всецело подчинился моде того революционного дендизма, самым ярким выразителем которого был Сен-Жюст.

С ранних лет он старался нравиться женщинам и это удавалось ему. Увлекаясь "Элоизой" и "Исповедью", он рано начал выказывать предупредительность к женщинам, которые были с ним приветливы и милы. Шарлотта пишет:

"Любезность моего брата по отношению к женщинам завоевывала их симпатии. Мне кажется, что некоторые из них питали к нему нечто большее, чем обыкновенную дружбу. Мадемуазель Дезорти любила его и пользовалась взаимностью". Ей Робеспьер писал стихи, сочинял мадригалы и слащавые послания, вроде приписываемой ему поэмы "Муфта".

Будучи в лицее Людовика Великого, он сочинил пылкое объяснение знаменитой певице Дюгазон, которое, впрочем, осталось без ответа. В 1789 г., став депутатом Национального Собрания, Максимилиан по отношению к женщинам сохранил свою провинциальную деланность и рисовку воздыхателя. Распущенность Ламетов, развращающий пример такой колоссальной фигуры, как Мирабо, и шутки Камилла ни на йоту не нарушают чистоту его сердца и помыслов. Женщины, для которых скромность, целомудрие и сдержанность представляют столько же очарования, как развращенность, были пленены его аскетизмом. Именно этим, по уверению Мишле, он приобрел свое огромное влияние на женщин. Никто, говорит великий историк, не умел внушать женщинам больше доверия к себе, чем Робеспьер. Элегантность его фраз, прочувствованность речей, строгость нравов, нарочитая изысканность манер, тщательность туалета, наконец, спартанская бедность, все это увеличивало его власть над женщинами. Строгий к небрежности в костюме и в выражениях и к революционному "тыканью", он даже в тягчайших обстоятельствах сохранял неизменно ту внутреннюю и внешнюю корректность, ту ласковую убедительность и холодную волю, которая зачаровывала женщин и доводила до того, что часто, слушая его в Конвенте, они вдруг разражались рыданиями и с лицом, орошенным слезами, неистово аплодировали в патетических местах. "Сигнал к аплодисментам всегда давался женщинами и перекатывался по всему залу с энтузиазмом боготворения".

Друг музыки, цветов, птиц, он, живя в семье Дюпле, часто подсаживался к клавесину, а вечером, вместе с Корнелией, Елизаветой и Софией(8)., читал "Федру", "Британикуса" и другие трагедии Расина, которые до того любил, что при чтении их его голос дрожал, и глаза увлажнялись. Как и все последователи Руссо, Максимилиан любил также прогулки, деревья и всякие растения. Елисейские Поля, которые он предпочитал пылкому и греховному Пале-Роялю, часто видели его бродящим по своим тенистым дорожкам, в сопровождении барышень Дюпле и любимой собаки Брунта, и останавливающимся время от времени, чтобы подать милостыню маленьким савоярам.

За исключением мадам де-Сталь, все женщины, знавшие его, сохранили о нем наилучшие воспоминания. "Многие, говорит Мишле, хранили его портрет, как икону". Таковы же отзывы мадам Керальо, которая знала его еще в Аррасе. У бедной сестры Мирабо вырываются такие страстные крики: "Мой дорогой Робеспьер, ты орел, парящий в небесах; твой ум и сердце обольстительны. Твой боевой клич --это любовь к добру"(**)..

Его сестра Шарлотта, оставшаяся в Аррасе, боготворила его. В бытность его членом учредительного собрания она неизменно посылала ему в подарок "варенье, либо засахаренные фрукты, которые он так любил, либо какие-нибудь другие лакомства". Велико было огорчение и почти(9). ревность этой девушки, когда она позже стала убеждаться, что он привязывается к семье Дюпле.

Как только стало известно, что его стараниями подготовляется возврат к благочестию, к культу Разума и Высшего существа,(10). энтузиазм не знал границ, и Робеспьер был провозглашен Мессией.

Во время его диктатуры(11). женщины так сильно привязались к нему, что постепенно под их влиянием этот неукротимый человек стал слабеть; стал смягчаться его характер, уломать который было не под силу ни Дантону, ни Марату, ни Геберу.(12). Мишле правильно подметил, что под оболочкой холодной жестокости деспота Максимилиан таил сердце, слабое к тщеславию и гордости, и что именно через это ему суждено было погибнуть...

Робеспьер погубил себя слабостями юности; это сантиментальное сердце слишком рано познакомилось со сладким Расином и горьким Жан-Жаком. Он был слишком растроган, слишком любил прозрачную чистоту роз, печальную напевность клавесина и голубков. Маленькие часовенки детства стали впоследствии теми жертвенными алтарями, на которые он думал взойти. Без преувеличения можно сказать, что он умер от этих вещей, от излишнего благочестия, которое в нем развивали в детстве, от избытка добродетели, доведенной в нем до такого пароксизма, что он возымел намерение уничтожить на эшафоте всех тех, кто не мог сравниться с ним в снежной белизне...(13).

Жизнь такого человека наводит на много размышлений самого разнообразного характера. Но вся она направляется молодостью, которая раз навсегда дала ей свое определение. Как мы видели, молодость Робеспьера была, по преимуществу, сантиментальной и трудовой. Трогает она нас именно своей сантиментальностью. Голуби его детства, празднества "Розати", путешествие в Монморанси - вот единственные этапы этой добродетельной юности, вот весь опыт и знание света, которым располагал Робеспьер перед вступлением на стезю революции.

Смерть не могла испугать его; на примерах христианских мучеников и римлян он с ранних лет научился презирать ее. "Нет, Шометт, нет, - сказал он в одной из своих знаменитых речей, - смерть не вечный сон, смерть - это начало бессмертия".

Примечания Eleonore
1. То, что пишет м-сье Эдмон Пилон, весьма трогательно, но сколько же он здесь напутал! Впрочем, по порядку.
2. Странное соединение. Помнится, Максимилиан рассказывал отдельно про общество Розати и отдельно про Академию.
3. У вас в России принято сейчас писать "Огюстен", и так правильнее звучит.
4. Сколько же лет ей могло быть в то время, о котором пишет автор? А еще, поговаривают, что Камилл сначала был увлечен ее матушкой...
5. Не знаю насчет Кандей, но бедняжка Люсиль младше меня, когда она погибла, ей было двадцать два; Луиза же вообще вышла замуж за Дантона в шестнадцать, и успела прожить с мужем всего лишь чуть больше полугода...
6. Хотелось бы мне знать, про какое именно время пишет автор! Здесь все так перепутано! Максимилиан упоминал, что посетил Жан-Жака в Эрменонвиле (это около Парижа), когда был студентом. А работа у Нолло была позже, когда он уже вышел из университета. И Розати в Аррасе - еще позже, когда он возвратился в родной город.
7. Я никогда не слышала от Максимилиана каких-нибудь подробностей о визите в Эрменонвиль. Откуда м-сье Пилон взял все это?!
*. Никто не избежал этого влияния. Друг Максимилиана, Карно посетил Руссо в Париже. Кто не мог его видеть, покупал его книги. Об этом свидетельствует, например, следующее письмо Наполеона, тогда артиллерийского офицера, к женевскому книготорговцу: "Обращаюсь к вам с просьбой прилать мне Мемуары мадам де-Варан", как материалы к "исповеди Руссо" (прим. Э.Пилона).
8. Корнелия - это я, а вот Софи с нами в это время уже не жила, она вышла замуж и уехала в Овернь; а еще одну сестру звали Виктория.
**. А. д"Альмерас. - "Поклонницы Робеспьера" (прим. Э.Пилона).
9. "почти"!??
10. Но культ Разума и Культ Верховного Существа - это совершенно разное!!! Культ Разума с его непристойными карнавалами в храмах, когда красивых скромных девушек принуждали изображать в полуобнаженном виде богиню Разума, придумали безбожники вроде Эбера или Фуше. А Культ Верховного Существа - это совсем другое, возвышенное. И этот прекрасный праздник - он ведь пришелся на Троицу, это не случайно.
11. Помню, как больно ему было, когда его обвиняли в стремлении к диктатуре.
12. У вас в России принято сейчас писать "Эбер", и так правильнее звучит.
13. .....................
14. Это, полагаю, тот гражданин, который подготовил для журнала весь материал.

Они были так похожи, брат и сестра Робеспьер, что Сен-Жюсту временами делалось страшно. Глядя на Шарлотту, он видел Максимилиана: те же прозрачно-зеленые глаза под рыжеватыми ресницами, та же бледность кожи, тот же оттенок волос. Даже улыбались они одинаково.
Единственное, чем Шарлотта отличалась от брата, – невыносимым характером.
После ее приезда из Арраса и водворения в свободной комнате у столяра Дюплэ прошло всего-то недели три. А Сен-Жюст уже чувствовал перемены, которые ему совершенно не нравились. Впрочем он был не один: мадемуазель Робеспьер с удивительной быстротой сумела поссориться с мадам Дюплэ и с барышнями Элеонорой и Элизабет. Только с хозяином дома она вела себя безупречно, чувствуя в нем соперника, которого ей не победить.
Камнем преткновения был Максимилиан – который, в силу своей рассеянности, не замечал абсолютно ничего и был даже рад тому, что сестра теперь живет под одной крышей с ним. Едва приехав, мадемуазель Шарлотта заявила, что она одна знает, как правильно заботиться о ее драгоценном брате, и недвусмысленно дала понять дамам Дюплэ, что в их внимании Максимилиан больше не нуждается. Дамы Дюплэ, глубоко обиженные, в отместку удвоили свои старания и окружили обожаемого жильца такой нежной заботой, что любой другой на его месте задался бы вопросами. Но только не Робеспьер – он не заподозрил ровным счетом ничего.
Сен-Жюст попал под тяжелую руку мадемуазель Шарлотты, когда, однажды утром, находясь в отличном настроении и купив у цветочницы букет тюльпанов для Максима, явился в дом семейства Дюплэ. В десять утра Робеспьер делал перерыв в работе и выпивал чашку кофе. Сен-Жюст хотел разделить с ним эти несколько минут приятного досуга.
Поднимаясь по лестнице в мансарду, он услышал, как кто-то зовет его по имени. Обернувшись, у подножия лестницы он увидел мадемуазель Шарлотту.
- Гражданин Сен-Жюст! – повторила она. – Найдется у вас минутка?
- О, разумеется! – молодой человек быстро спустился и оказался лицом к лицу с сестрой Максимилиана. – Вы что-то хотели?
- Давайте зайдем на кухню, там сейчас никого. В этом коридоре… - она с подозрением огляделась по сторонам, - нас могут подслушивать. А вопрос деликатный!
Теряясь в догадках, Сен-Жюст проследовал за ней на кухню. Плотно притворив дверь, мадемуазель Шарлотта принялась буровить его тяжелым взглядом немигающих глаз. Сен-Жюст был не из пугливых, но под этим взглядом ему вдруг захотелось съежиться и спрятаться под стол, как нашкодившему мальчишке.
- Я разбирала белье моего брата, - наконец, заговорила Шарлотта. – Я всегда лично слежу за его бельем.
- Ээ… Да? – выдавил молодой человек, тщетно пытаясь понять, что происходит.
- И я недосчиталась одной из его рубашек. Одной из лучших рубашек, да будет вам известно. Той, что сшита из самого тонкого полотна. У моего брата нежная кожа, и он не может носить белье из грубой ткани. Так вот, пропавшая рубашка была его любимой.
Шарлотта замолчала: видимо, ожидая какого-то ответа. Но Сен-Жюст понятия не имел, что должен сказать. Тогда она продолжила, уже заметно сердясь:
- А еще эта рубашка очень дорога и ему, и мне, поскольку манжеты и жабо на ней обшиты кружевом, которое сплела наша покойная матушка!
- Право слово, но какое отношение все это…
- А такое, гражданин, что сейчас эта рубашка надета на вас! - Последние слова она почти прокричала, да еще пребольно ткнула Сен-Жюста пальцем в грудь. Потом схватила его за правую руку и сунула кружевную манжету прямо ему под нос. – Вот, видите, здесь, на манжете, следы штопки? Это я чинила эту рубашку, в тот самый день, когда мой дорогой брат во второй раз покинул Аррас и снова устремился в этот ваш Париж! И как, скажите на милость, эта рубашка оказалась на вас?! И вот еще что странно, гражданин Сен-Жюст… В белье Максимилиана вчера утром я обнаружила рубашку, которой у него не было, когда я приехала сюда три недели назад. С тех пор он не покупал ничего из белья, это я знаю наверняка. Рубашка чужая! Уж не ваша ли она?
Мучительно краснеющий молодой человек открыл рот – и тут же закрыл его, не произнеся ни слова.
Третьего дня они с Робеспьером провели чудесную ночь вместе. Вот только уйти пришлось до рассвета, чтобы никому не попасться на глаза. И одевался Сен-Жюст в темноте, наощупь. Тогда и произошла путаница с предметами белья. Но, вернувшись домой и обнаружив, что он надел чужую рубашку, Сен-Жюст не только не поспешил вернуть ее хозяину, но, вопреки всякому здравому смыслу, решил оставить ее себе. Мысль о том, что он носит вещь, принадлежавшую Максиму, наполняла его непередаваемым чувственным трепетом.
Между тем мадемуазель Шарлотта была настроена более чем решительно.
- А ну-ка, раздевайтесь! – приказала она не терпящим возражений тоном и, для пущей убедительности, сама взялась за пуговицы его сюртука.
- Позвольте, позвольте! Что вы делаете?! – взвился Сен-Жюст, отпихивая ее руки.
- Тогда раздевайтесь сами!
- Я сегодня же пришлю вам эту рубашку с посыльным! Позвольте мне пойти домой и переодеться!
- Я вам не верю! – заявила Шарлотта. – Вы сбежите!
- Но зачем мне обманывать вас?
- Помилуйте! Как я могу верить человеку, который пал так низко, что позволил себе рыться в чужом белье? Который осмелился украсть рубашку у депутата Национального Конвента, а вместо нее подсунуть ему свою?
- Я и сам, да будет вам известно, депутат того же Конвента, - ввернул Сен-Жюст, надеясь, что это ему поможет.
- Мне известно, кто вы, - отрезала мадемуазель Робеспьер. – И знайте, что я хотела написать на вас жалобу и лично отнести ее в этот ваш Конвент – чтобы все узнали, какие безобразия творят некоторые представители народа!
- О боже… - прошептал Сен-Жюст, чувствуя, как у него слабеют колени.
- Но так уж и быть, я не стану ничего писать. А теперь - раздевайтесь и снимайте рубашку. Я сейчас же принесу вам вашу.
Она вышла из кухни.
Сен-Жюст, послушный, словно подросток, которого отругала строгая мать, принялся раздеваться. Сестра Максимилиана нагнала такого страху, что у него дрожали руки, пока он возился с пуговицами.

Получасом позже он сидел в мансарде у Робеспьера и пил кофе. Букет тюльпанов стоял в вазе на письменном столе, и Максимилиан, подперев кулаком щеку, любовно рассматривал их: он обожал цветы.
- Долго твоя сестра пробудет в Париже? – осторожно спросил Сен-Жюст.
- Не знаю, друг мой, не знаю, - вздохнул Робеспьер. – Признаюсь честно, я отвык жить с ней под одной крышей. И от ее заботы тоже отвык. Иногда она может быть немного… хм… - он улыбнулся, - немного деспотичной. Но она моя сестра, у нее нет никого, кроме нас с Огюстеном. Поэтому она будет жить здесь столько, сколько пожелает. Но что с тобой, мой милый? Откуда это уныние на твоем лице?
- Приходи ко мне вечером, - попросил Сен-Жюст. – Здесь, у тебя, мы слишком рискуем.
Робеспьер нахмурился и покачал головой.
- Шарлотта будет беспокоиться, если я не буду ночевать дома.
- Господи, Максим! – раздраженно воскликнул Сен-Жюст, вскакивая на ноги. – Не кажется тебе, что женщины – и Элеонора, а теперь еще и твоя сестра – играют слишком большую роль в твоей жизни?
- Друг мой, я решительно не понимаю, что тебе не нравится? – озадаченно спросил Робеспьер.
Сен-Жюст в отчаянии вплеснул руками и направился к двери.
- Я ухожу, потому что не хочу ругаться с тобой, Максим! – сказал он с порога. – А ты хорошенько подумай над моими словами!
Во дворе дома он столкнулся с Элеонорой Дюплэ и мадемуазель Шарлоттой. Дамы громко ссорились из-за того, кто должен штопать чулки Робеспьера и перетягивали друг у друга означенный предмет гардероба. Увидев Сен-Жюста, они прервали это занятие и молча проводили его такими неприветливыми взглядами, что молодой человек поглубже надвинул шляпу и почти бегом поспешил к воротам.